Величковский Б.М. Значение в глобальных когнитивных моделях

Б.М. Величковский. Современная когнитивная психология.

М., МГУ, 1982. С. 206-221

Развитие исследований высших психических процессов в когнитивной психологии проходит под сильным влиянием современной формальной логики, в частности, критики референтной теории значения немецким логиком Г. Фреге (1848—1925). Референтное значение — это тот объект, событие или ситуация, которые стоят за знаком. По средневековому выражению знак при этом stat aliquid pro aliquo - замещает нечто отличное от себя. Такое понимание имело тысячелетнюю историю и не было связано с эстетическими идеалами формализации. Разработав исчисление предикатов, Г. Фреге ввел формальные критерии истинности и ложности как соответствия композиции высказывания правилам манипулирования с дискретными символами. Выражения «вечерняя звезда» и «утренняя звезда» обозначают один и тот же объект — планету Венера. Но предложения «Вечерняя звезда - это утренняя звезда» и «Вечерняя звезда — это вечерняя звезда» принципиально различны. Первое из них вполне информативно, тогда как второе — тавтологично. Формальный подход к анализу значения и понимания пронизывает и теорию порождающих грамматик Н. Хомского [93; 174], оказавшего непосредственное влияние на формирование когнитивной психологии. Наконец, общим претеоретическим основанием данного направления стала компьютерная метафора, которая предполагает, с одной стороны, наличие некоторых фиксированных структурных этапов или уровней переработки информации, а с другой - существование единого, формального в своей основе метаязыка описания знания, аналогичного машинному коду вычислительных устройств.

Неудивительно, что общим местом почти всех теоретических концепций значения в когнитивной психологии является представление о его репрезентации в форме логических суждений или пропозиций. Конкретные реализации этой идеи, впрочем, весьма различны. Одна из линий рассуждения представлена прежде всего работами Н. Хомского, Дж. Катца и Дж. Федора [93; 238; 322]. Она восходит к теории абстракции Дж. Локка и сводится к попытке выделения атомарных семантических компонентов или маркеров, посредством которых можно было бы описывать значение слов и определять истинность их комбинаций. Семантические отношения между высказываниями «Багира — это собака» и «Багира — это живое существо» оказываются возможными благодаря тому, что значение понятия СОБАКА представлено в некотором ментальном словаре набором признаков, среди которых есть признаки, описывающие также значение понятия ЖИВОЕ СУЩЕСТВО. Легко видеть, что подобные соображения положены в основу обычно противопоставляемых друг другу сетевых и теоретико-множественных моделей семантической памяти (ср. i[290]). Значения слов определяются сочетанием семантических признаков. Следовательно, правильность использования слов может быть определена объективным, физически измеряемым способом. Осмысленные сочетания слов-предложения - оцениваются как если бы это были логические суждения. Если разные части предложения содержат понятия с противоречивыми свойствами, то оно объявляется алогичным или бессмысленным. К сожалению, такое несовпадение - обычный случай в метафорических выражениях, которые, однако, не только не теряют значения, но и служат основой для работы большого количества исследователей (ср. «Человек - это компьютер»).

Перед лицом этих проблем некоторые авторы предлагают трактовать семантические компоненты, образующие значение понятия, как перцептивные и когнитивные операции, которые позволяют соотносить данное понятие с соответствующими объектами. Одним из первых такое предположение выдвинул в наше время лингвист из ГДР М. Бирвиш [129]. Оно развивается сейчас в рамках так называемой «процедурной семантики», представленной работами Т. Винограда, Ф. Джонсон-Лэйрда, Дж. Миллера и ряда других исследователей [311; 393; 596]. Преимущество процедурного подхода к значению состоит прежде всего в том, что он дает возможность учитывать богатую фенографию психологии восприятия и ее связь с использованием тех или иных языковых конструктов. Например, ситуации возникновения явлений феноменальной причинности, изученные в свое время бельгийским гештальтпсихологом А. Мишоттом, могут быть соотнесены с глаголами, описывающими механические взаимодействия двух объектов [309]. Кроме того, понятия трактуются здесь в явной форме не только как коньюнктивные, но и как дизьюнктивные сочетания исходов перцептивных и когнитивных процедур. Таким образом, данный подход может быть распространен на понятия, отдельные представители которых не имеют инвариантного набора признаков. Классическим примером служит понятие «игра», включающее «детские игры»,«Олимпийские игры», «игры в мяч», «карточные игры» и т. д. Любопытно, что все реальные достижения процедурной семантики фактически связаны с разработкой референтной теории значения, под знаком критики которой сто лет назад создавалась математическая логика. Процедурная семантика делает лишь свои первые шаги, результатам которых обычно придается форма или по крайней мере вид машинных программ.

Третий подход также преимущественно ориентирован на формальную логику. Речь идет в данном случае о постулатах значений Р. Карнапа [41]. С их помощью задаются отношения между значениями слов, например: «Для всякого х, если х — это собака, то х — это живое существо». Подобные правила вводятся в теоретико-семантические модели языка, чтобы сделать некоторые из правильно построенных комбинаций символов неприемлемыми, а именно те, для которых не выполняются постулаты значений. Эти идеи были перенесены У. Кинчем [329] и Дж. Федором [242] из формальной семантики в психологию и психолингвистику. Согласно этим авторам, предложения естественного языка репрезентируются в терминах предикатов гипотетического «ментального языка», а постулаты значения, выраженные в том же «языке», используются для осуществления умозаключений на основе этих пропозиций.

Влияние различных направлений внутри формальной логики сказывается и на анализе более крупных лингвистических единиц, таких как предложение. Наряду с порождающей грамматикой Н. Хомского, которая в логическом плане продолжает характерный для традиционной (средневековой) формальной логики анализ суждения, основанный на абстракции его субъектно-предикатной структуры, в последнее десятилетие возрастает влияние другого подхода, называемого порождающей семантикой [262; 348]. Представители порождающей семантики критикуют типичное для теоретических построений Н. Хомского и его последователей движение от синтаксиса как основы глубинной репрезентации к семантике и фонологии. В частности Дж. Лакофф [349] приводит значительное число примеров, показывающих, что выбор грамматических форм определяется семантическими и экстралингвистическими факторами. К такому же выводу приходит и западногерманский психолингвист X. Хёрманн [295]. Поэтому в настоящее время ведутся интенсивные поиски замены для глубинных структур порождающей грамматики. В этих поисках не без злорадства принимают участие и немногие оставшиеся необихевиористы [426]. Ни одна из теорий порождающей семантики пока не получила общего признания. На судьбу трактовки проблем психосемантики в когнитивной психологии особенно большое влияние оказала теория падежной грамматики, предложенная Ч. Филлмором в 1968 году [234].

Главное различие падежной грамматики и подходи Н. Хомского состоит в трактовке глубинной структуры Она не выводится здесь из правил структурирования фразы и не содержит иерархического (или вообще упорядоченного) набора компонентов типа группы существительного, группы глагола и т. д. Глубинная структура падежной грамматики состоит из двух элементов: модального квантора, который определяет наклонение, отрицание и время, а также пропозиции. С психологической точки зрения наиболее интересна последняя. Она включает глагол как центральный компонент и неорганизованный набор групп существительного, выполняющих функцию глубинных семантических ролей. Правила, аналогичные карнаповским постулатам значений, связывают с каждым глаголом список падежей, которые он допускает, предполагает или требует. Так, глагол «чинить» требует АКТОР а, осуществляющего починку, ОБЪЕКТ и ИНСТРУМЕНТ. Другие глаголы могут быть связаны с иным набором глубинных семантических ролей. Предлоги выступают в качестве падежных морфем. Применение правил трансформации позволяет переходить к множеству поверхностных реализаций глубинной структуры. Например, в предложении «Маша открыла дверь ключом», «дверь» играет роль ОБЪЕКТа, а «ключ» - - ИНСТРУМЕНТа. Эти же роли сохраняются за ними и в следующих предложениях: «Дверь была открыта ключом», «Ключ открыл дверь» и даже просто «Дверь открыта».

Поскольку глубинная репрезентация строится в падежной грамматике на основе глагола (предиката), этот подход в целом более отвечает духу последних ста лет развития логики, трактующей пропозиции по аналогии с математическими функциями. Особенно интересной, впрочем, является содержательная интерпретация ролей, предложенная Ч. Филлмором: «Предположим, что мы рассматриваем идею, выражаемую простым предложением, по аналогии со сценой или актом некоторой пьесы, и предположим, что мы думаем об участниках языкового общения как о драматургах, работающих в рамках определенной театральной традиции, которая ограничивается фиксированным числом типов ролей, с тем дополнительным ограничением, что не более чем одно действующее лицо может выступать в данной роли в любой отдельно взятой сцене» [234, 383].

Система Ч. Филлмора породила ряд исследований,, направленных на проверку вывода о критическом значении сказуемого по сравнению с подлежащим. Так как в порождающей грамматике падежи являются второстепенными элементами поверхностной, а не глубинной, структуры, Н. Хомский продолжал настаивать, что «нет никакой альтернативы выбору Глаголов в терминах Существительных». Экспериментальные данные скорее говорят об обратном. В одной из работ [262] испытуемые сравнивали содержание некоторой картинки (например, машина, врезавшаяся в дерево) и описывающих ее простых предложений («Поезд врезался в дерево», «Машина объехала дерево», «Машина врезалась в стену» и т. д.). Быстрее всего обнаруживалось несоответствие глаголов. В экспериментах X. Хёрманна [295] испытуемые заслушивали и тут же повторяли фразы, искаженные белым шумом. По сравнению с другими грамматическими классами восприятие глаголов было особенно трудным. Но правильное восприятие глагола улучшало восприятие субъекта и объекта в значительно большей степени, чем их правильное восприятие улучшало восприятие глагола. Все это, по-видимому, соответствует мнению о ключевом положении глагола (предиката) в структуре предложения.

Более детальный анализ глубинных семантических ролей наталкивается, однако, на известные затруднения. М. Шафто [489] попытался проверить с помощью различных вариантов методики классификации психологическую реальность таких ролей, как АКТОР, ИНСТРУМЕНТ, ОБЪЕКТ и ПАЦИЕНТ (последний может быть представлен ролью «Джона» в предложении «Джон страдает от зубной боли»). Лучше всего удавалась классификация АКТОРов, затем следовали ПАЦИЕНТ, ИНСТРУМЕНТ и ОБЪЕКТ. К сожалению, успешность классификации была довольно невысокой, так что данные в целом не подтвердили существования выделенных падежных отношений. Неудачной оказалась также аналогичная попытка С. Филленбаума и А. Рапопорта [233], не обнаруживших с помощью иерархического кластерного анализа, предсказанного падежной грамматикой, сходства между различными группами глаголов. Одним из испытуемых, давших отрицательные результаты, был сам Ч. Филлмор. Он прекратил дальнейшую работу над падежной грамматикой, так как теоретически не удалось добиться создания законченной и внутренне уравновешенной концепции. Общее число ролей оставалось открытым. Некоторые падежи оказались связанными с большинством глаголов, другие - только с некоторыми из них. Для представителя математической или, как сейчас говорят, вычислительной лингвистики такая неопределенность и асимметричность должны были казаться слишком неэстетичными.

Все эти общие идеи были использованы в середине 70-х годов авторами, поставившими своей целью разработать модели глобальной организации знания и познавательных процессов [348]. Эти модели являются новым моментом в развитии когнитивного подхода. Впервые после трудностей, возникших перед мультикомпонентными моделями памяти, делается попытка гомогенного объяснения накопленных фактов. Объяснение это происходит на базе все более выделяющейся программной метафоры: исследователей вдохновляет не функциональная архитектура вычислительного устройства, а сами вычислительные возможности, в нем заложенные. По своему объему глобальные когнитивные модели напоминают сверхтеории таких необихевиористов, как К. Халл или К. Спенс.

Влияние формальной логики, вычислительной математики и исследований в области искусственного интеллекта видно хотя бы в том, что большинство из этих моделей, например вопросно-ответная система Т. Винограда [26] или теория решения задач человеком А. Ньюэлла и Г. Саймона [416], задуманы и построены как машинные программы. Как правило, речь идет при этом о глобальных моделях понимания, хотя намерения авторов заключаются в моделировании возможно более широкого круга задач, начиная с задачи поиска в памяти С. Стернберга. Теоретически каждая такая модель должна включать четыре компонента. Первый — это так называемый парсер, который осуществляет преобразование лингвистической или невербальной информации к виду, соответствующему внутренней репрезентации знания. Второй компонент - база данных или знание, уже фиксированное в семантической памяти. Третий компонент — структуры управления, которые определяют алгоритмы распознавания, поиска, логического вывода и т. д. Четвертый компонент полностью симметричен первому, обеспечивая переход от внутренней репрезентации знания к целостным «квазицелесообразным» ответам. Фактически до сих пор лишь самая первая программа Т. Винограда [26]¹ содержала все четыре компонента. Центр тяжести обычно ложится на описание системы репрезентации.

В настоящее время имеется несколько десятков глобальных моделей понимания [330; 348; 457]. Одной из первых и наиболее известных является модель НАМ (по первым буквам английского названия «Ассоциативная память человека») Дж. Р. Андерсона и Г. Бауэра [НО]. Эта модель действительно постулирует чисто ассоциативную, свободную от субъективных стратегий семантическую память, где понятия образуют узлы, а грамматические и логические отношения, такие как ВРЕМЯ и ПРЕДИКАТ, — связи между ними. Г. Бауэр и Дж. Р. Андерсон выдвинули несколько смелых предположений об эффективности отдельных слов и словосочетаний в качестве подсказок при воспроизведении вербальной информации. В основе этих предположений лежит уже несколько забытая в психологии идея экономичной упаковки в памяти атомов или элементов, каждая комбинация которых равна сумме своих частей: предложение подвергается анализу, и понятие, представленное в нескольких предложениях, записывается в память только один раз. Если, скажем, в двух заученных предложениях совпадает ОБЪЕКТ, то, как можно показать с помощью простых теоретико-вероятностных рассуждений, использование в качестве подсказки для его воспроизведения СУБЪЕКТ а и ПРЕДИКАТа из разных предложений должно было бы быть более эффективным, чем использование СУБЪЕКТа и ПРЕДИКАТа одного и того же предложения. Эмпирические данные, приведенные Г. Бауэром и Дж. Р. Андерсоном, подтвердили это предсказание, однако последующие эксперименты других авторов, обсуждаемые, например, У. Кинчем [330], однозначно его опровергли.

В 1976 году Дж. Р. Андерсон [107] предложил новую модель под названием ACT, которая продолжает разрабатываться по настоящее время. Структура этой теорий отличается от структуры НАМ прежде всего значительным расширением списка операций, которые могут выполняться над репрезентированным в более или менее-традиционной форме лексическим знанием (см. рис. 27,А). Сами операции репрезентированы иначе, а именно с помощью систем продукции, специфицирующих условия и характер операций («действий» — отсюда ACT). Акцент сделан на описании процессов управления в памяти. «Условиями» продукций являются значения лингвистических переменных и их комбинации, причем «действия» могут вести к модификации таких критических «условий», что в свою очередь создает «условия» для новых «действий». Всякий когнитивный акт, таким образом, потенциально способен привести к изменению всего хранящегося в памяти знания, причем полностью характер таких изменений невозможно предсказать даже с позиций создателя этой модели. В отличие от предыдущей модели ACT не только отвечает на простые вопросы о заученных ранее предложениях, но и способна на простые умозаключения. Дж. Р. Андерсон показал, что формальный аппарат его теории эквивалентен па своим возможностям вычислительному потенциалу машины Тьюринга — все, что может быть описано в виде комбинации дискретных символов, описывается моделью ACT.

Поскольку данная модель фактически является обрамлением формального языка большой мощности, оказывается довольно трудно найти какие-либо подтверждающие или опровергающие ее данные. Например, поиск в памяти осуществляется в ACT параллельно, а линейные зависимости времени реакции моделируются допущениями об ограниченности ресурсов внимания и об активации с их помощью фрагментов семантических сетей как это имеет место и в модели семантической памяти А. Коллинса и Э. Лофтус [184]. В течение нескольких лет усилия были сконцентрированы на изучении феномена, получившего название «эффект веера»: чем больше фактов узнает испытуемый по поводу определенного понятия или лица (например, утверждений о личностных качествах некоторого индивида), тем медленней он верифицирует соответствующие частные утверждения. Это можно было бы объяснить тем, что содержимое ограниченного резервуара ресурсов, определяющее скорость переработки информации, распределяется по большему числу ассоциативных связей, ведущих к данному узлу памяти. В своей последней работе Дж. Р. Андерсон [109] нашел, однако, что если речь идет об очень хорошо известных испытуемым лицах (например, братьях Кеннеди), то эффект веера необъяснимым для модели образом меняет свой знак — проверка новых фактов осуществляется здесь намного быстрее.

Точно так же, как в логике и в лингвистике теориям» ориентированным на субъект (подлежащее), противопоставляются концепции, центрированные на предикате (глаголе), в ряде глобальных моделей понимания главным элементом репрезентации оказывается глагол, который задает фрэйм, схему или список глубинных семантических ролей для других грамматических единиц. Яркий пример этого — модель Д. Нормана и Д. Румелхарта LNR (названная так по первым буквам фамилий авторов и П. Линдсея). Как видно из рис. 27, Б, в центре репрезентации оказывается глагольный элемент (в данном случае глагол ДАТЬ). Дальнейшая спецификация значения предложения идет в направлении декомпозиции глагола на примитивные семантические компоненты. В результате получается довольно сложная семантическая сеть. Авторы называют ее активной, так как в ней нет различения операций и статичного знания, что характерно, например, для ACT Дж. Р. Андерсона. Одна и та же структура содержит значения отдельных слов, факты, информацию о задачах, целях и алгоритмах их достижения. Часть этой сети используется для управления процессами разворачивающейся в ней активации, благодаря чему работа модели приобретает квазирефлексивный характер². Машинная реализация LNR состоит из трех частей: парсера, анализирующего предложения естественного языка; семантической сети описанного только что типа и интерпретатора, который состоит из элементов этой сети и управляет преобразованиями информации.

Последней глобальной моделью, которую мы кратко рассмотрим, является модель CDT (по первым буквам английского названия «теория концептуальной зависимости»), разрабатываемая Р. Шенком и Р. Абельсоном [96; 478]. Подобно авторам LNR, Р. Шенк и его коллеги стремятся к возможно более полному описанию знания, выходящему за рамки того, что непосредственно представлено в анализируемом тексте. Прежде всего они пытаются построить падежные схемы глаголов и тем самым свести разнообразные предложения и отрывки текста, имеющие одно и то же значение, к единой глубинной репрезентации. Это достигается, во-первых, благодаря выделению 11 примитивных семантических компонентов глаголов, называемых ЛСГами (к сожалению, здесь используется тот же термин, что и у Дж. Р. Андерсона, хотя никакой связи между ними нет). Выделяемые на основании интуитивных соображений и описываемые в довольно причудливой графической форме АСТы обозначают действия различного рода — от изменения пространственного положения и отношения владения (PTRANS и ATRANS) до обращения внимания и вокализаций (ATTEND и SPEAK). Во-вторых, эти авторы активно разрабатывают формализованные языки для описания схематической организации текста [478]. Наиболее общей единицей организации они считают уже знакомый нам сценарий («скрипт»), под которым понимается связная последовательность событий, ожидаемых актором и включающая его как участника или наблюдателя. Сценарий состоит из виньеток — вербальных или невербальных репрезентаций событий, актора, его поведения, окружения и т. д. Виньетка рассматривается как набор схем (например, мать кормит ребенка). Каждая схема (КОРМИТЬ, МАТЬ, РЕБЕНОК) имеет имя и состоит из конфигурации атрибутов, которые группируются вокруг глагола и определяются его семантическими компонентами — ЛСГами. Машинные реализации CDT используются для перевода, составления резюме, осуществления выводов из текстуальной информации и т. д. Вместе с тем данные, которые позволили бы считать ее теорией познавательных процессов человека, практически отсутствуют.

Общим недостатком глобальных моделей является то обстоятельство, что при их построении структура репрезентации знания выбирается более или менее произвольно, без должного учета психологических данных. Хотя результаты эмпирических исследований и накладывают иногда некоторые ограничения на глобальные модели, формальная подготовка (теория конечных графов или, например, исчисление предикатов) и интуиция автора имеют несоизмеримо большее значение.

При этом вырисовывается парадоксальная, но уже знакомая ситуация. Исходным мотивом для введения пропозиционального описания знания было желание свести множество поверхностно различных высказываний к более простому набору базовых семантических элементов (компонентов, примитивов, ролей и т. д.). Предполагалось, что поверхностная форма может сохраняться в чем-то вроде кратковременного буфера, пока значение не будет локализовано или сконструировано в семантической долговременной памяти. Но весь этот подход крайне проблематичен. Во-первых, даже в когнитивной психологии далеко не йсе авторы, как мы видели, являются сторонниками гипотезы единой пропозициональной репрезентации [342; 428; 440]. Во-вторых, по мнению некоторых психологов и лингвистов [287], строго говоря, полностью эквивалентных семантически перифраз не существует. В-третьих, всякая формула исчисления предикатов может быть бесконечным числом способов выражена с помощью средств других систем математической логики. Упрощение и гомогенизация обернулись в этой области редкой путаницей в терминологии и бесконтрольным размножением моделей, проверка которых исключительно трудна. Не случайно сегодня уже раздаются голоса, отрицающие полезность предположений о существовании каких-либо форм семантических репрезентаций [241; 242].

Опыт создания глобальных когнитивных моделей показывает, что успешность этой работы определяется не столько мощностью используемого формального аппарата, сколько учетом особенностей организации повседневных форм активности человека. В результате анализа индоевропейских языков К. Бюлер [163] пришел к выводу, что понимание предложения связано с реконструкцией выраженных в нем схем человеческого действия, в том числе и социализированного: «Сопоставляя два предложения «Пауль ухаживает за больным отцом» и «Пауль пьет воду», мы легко замечаем определенные различия... То, что происходит между Паулем и его отцом — это действие, распределенное между двумя партнерами: мы можем перевернуть мысленно их роли, так что отец будет ухаживать за больным Паулем. То, что происходит между Паулем и водой — тоже действие, но мы едва ли можем представить себе, как вода пьет Пауля, если не придадим этому какое-либо метафорическое значение» [163; 239]. Особая семантическая «нагруженность» глаголов объясняется, по его мнению, тем, что они позволяют представить мир в терминах целей и действий партнеров общения (см. [Там же, 249])³.

Рациональное зерно теорий, опирающихся на падежную грамматику, было предвосхищено и развито в ряде концепций, трактующих речевое общение как продолжение социализированного действия другими средствами [51; 64; 160]. Дальнейшая разработка этих содержательных представлений связана, в частности, с критикой теории глубинных семантических ролей. Ограничимся одним примером. У К. Маркса есть известное замечание о различии голода, утоляемого с помощью «рук, ногтей и зубов» или «ножа и вилки». С точки зрения падежей грамматики и глобальных моделей понимания речь идет здесь просто об ИНСТРУМЕНТе. Обсуждая в контексте проблемы специфики человеческих потребностей подобную логику рассуждения, А. Н. Леонтьев дает ей исчерпывающую оценку: «Позитивистская мысль, конечно, видит в этом не более чем поверхностное отличие. Ведь для того, чтобы обнаружить «глубинную» общность потребности в пище у человека и животного, достаточно взять изголодавшегося человека. Но это не более чем софизм» [52, 194].

Вопреки выраженному стремлению к формальному введению критериев истинности и ложности высказываний, реальная или потенциальная референтная ситуация не может быть исключена из рассмотрения при анализе семантики речи. Ее учет, на наш взгляд, составляет более существенное достоинство такого нового направления, как процедурная семантика, чем использование систем продукций и других развитых формализмов. Особенно отчетливо значение референтного, синпраксического контекста выступило в конкретных экспериментальных исследованиях понимания.

1. Она представляет собой формальную систему, отвечающую на вопросы по поводу «мира» нескольких расположенных в ее «поле зрения» раскрашенных стереометрических фигур.
2. В Советском Союзе обладающий этими свойствами алгоритмический язык РЕФАЛ был создан примерно десятилетием раньше. Каждое значение является в нем одновременно и своей собственной концептуализацией.

Цель этих авторов — создание вопросно-ответной системы для работы с большими массивами семантической информации. Собственно психологических исследований за этой теорией не так уж много, хотя, как справедливо считает Д. Норман, оценка идеи зависит не от количества вызванных ею экспериментов, а от прояснения фундаментальных проблем. Одно из конкретных предсказаний модели состояло в том, что в онтогенезе более простые глаголы (в смысле набора элементарных семантических компонентов) усваиваются раньше, чем более сложные [421]. Но даже для такой цепочки глаголов, как «брать», «давать», «менять», «платить», «одалживать», «покупать», «продавать», результаты оказались противоречивыми [217]. Модель У. Кинча [329; 330] отличается от только что изложенной прежде всего отсутствием семантических сетей, так как автор считает их использование нарушением принципа целостности. Ограничения на значения аргументов ментальных предикатов задаются с помощью правил, построенных по типу постулатов значений Р. Карнапа (рис. 27, В). Данная модель применяется для описания запоминания, узнавания и воспроизведения отрывков прозы, а также простых умозаключений на основе их пропозициональной репрезентации — «базы текста». У. Кинчем и его сотрудниками проведены обширные экспериментальные исследования, в ходе которых анализировалось, например, запоминание и восстановления эксплицитной (явно сформулированной) и имплицитной (неявной, но выводимой) информации [122; 330]. Часть из этих работ была проведена на естественном материале, таком как новеллы «Декамерона» [331]. В целом авторам удалось показать связь запоминания со сложностью пропозициональной репрезентации текста, однако эти результаты не исключают и других возможных объяснений. Так, предложения, содержащие много глубинных семантических пропозиций, обычно более сложны грамматически. Модель У. Кинча не объясняет и того, почему для припоминания предложения «Маша готовит яичницу» слово «жарить» служит лучшей подсказкой, чем слово «готовить» [475]. Очевидно, понимание и запоминание осмысленной фразы не сводится к трансформациям самой этой фразы или некоторого логического ее аналога.

3. Понятие «падеж» было центральным уже в психологии речи В. Вундта, который пытался также проследить развитие падежных ролей, отвечающих на вопросы «когда?», «где?», «откуда?»» «чем?», в ходе эволюции языка [295].