О ПРОИСХОЖДЕНИИ И ПРИРОДЕ АФФЕКТОВ

Большинство тех, которые писали об аффектах и образе жизни людей, говорят как будто не об естественных вещах, следующих общим законам природы, но о вещах, лежащих за пределами природы. Мало того, они, по-видимому, представляют человека в природе как бы государством в государстве: они верят, что человек скорее нарушает порядок природы, чем ему следует, что он имеет абсолютную власть над своими действиями и опреде­ляется не иначе, как самим собою. Далее, причину человеческого

Спиноза Б. Избранные произведения, т. I. M., 1957, с. 454—506; 521;

29—542; 556—569; 581—604; 617—618. Пропущенный материал многоточиями не °бозначен, за исключением пропусков внутри воспроизводимых структурных единиц ^кста — теорем, примечаний и др.

29

 бессилия и непостоянства они приписывают не общему могуществу природы, а какому-то недостатку природы человеческой, которую они вследствие этого оплакивают, осмеивают, презирают или, как это всего чаще случается, ею гнушаются, того же, кто умеет красно­речивее или остроумнее поносить бессилие человеческой души, считают как бы божественным. (...)

Им, без сомнения, покажется удивительным, что я собираюсь исследовать человеческие пороки и глупости геометрическим путем и хочу ввести строгие доказательства в область таких вещей, кото­рые они провозглашают противоразумными, пустыми, нелепыми и ужасными. Но мой принцип таков: в природе нет ничего, что можно было бы приписать ее недостатку, ибо природа всегда и везде остается одной и той же; ее сила и могущество действия, т. е. законы и правила природы, по которым все происходит и изменяется из одних форм в другие, везде и всегда одни и те же, а следовательно, и способ познания природы вещей, каковы бы они ни были, должен быть один и тот же, а именно — это должно быть познанием из универсальных законов и правил при­роды. Таким образом, аффекты ненависти, гнева, зависти и т. д., рассматриваемые сами в себе, вытекают и.ч той же необходимости и могущества природы, как и все остальные единичные вещи, и, следовательно, они имеют известные причины, через кото­рые они могут быть поняты, и известные свойства, настолько же достойные нашего познания, как и свойства всякой другой вещи, в простом рассмотрении которой мы находим удоволь­ствие. (...)

Под аффектами я разумею состояния тела, которые увеличи­вают или уменьшают способность самого тела к действию, благо­приятствуют ей или ограничивают ее, а вместе с тем и идеи этих состояний. (...)

Теоремы

2. Ни тело не может определять душу к мышлению, ни душа не может определять тело ни к движению, ни к покою, ни' к чему-либо другому (если только есть что-нибудь такое).

Схолия2. Это яснее можно понять... из того, что душа и тело составляют одну и ту же вещь, в одном случае представляемую под атрибутом мышления, в другом — под атрибутом протяжения. Отсюда и происходит то, что порядок или связь вещей одни и те же, будет ли природа представляться под вторым атрибутом или под первым, а следовательно, что порядок активных и пас­сивных состояний нашего тела по своей природе совместен с по­рядком активных и пассивных состояний души. (...)

2 Схолия — греческое слово, означающее «примечание, пояснение к тексту».

6. Всякая вещь, насколько от нее зависит, стремится пребы­вать в своем существовании (бытии).

7. Стремление вещи пребывать в своем существовании есть не что иное, как действительная (актуальная) сущность самой вещи.

9. Душа, имеет ли она идеи ясные и отчетливые или смутные, стремится пребывать в своем существовании в продолжение неопре­деленного времени и сознает это свое стремление.

Схолия. Это стремление, когда оно относится к одной только душе, называется волей; кпгда же оно. относится вместе и к душе и к телу, оно называется влечением, которое поэтому есть не что иное, как самая сущность человека, из природы которого необходимо вытекает то, что служит к его сохранению, и, таким образом, человек является определенным к действованию в этом направлении. Далее, между влечением  и желанием существует только то различие, что слово желание большей частью относится к людям тогда, когда они сознают свое влечение, поэтому можно дать такое определение: желание есть влечение с сознанием его. Итак, из всего сказанного ясно, что мы стремимся к чему-либо, желаем чего-нибудь, чувствуем влечение и хотим не вследствие того, что считаем это добром, а, наоборот, мы потому считаем что-либо добром, что стремимся к нему, желаем, чувствуем к нему влечение и хотим его.

П. Идея всего того, что увеличивает или уменьшает способ­ность нашего тела к действию, благоприятствует ей или ограни­чивает ее, — увеличивает или уменьшает способность нашей души к мышлению, благоприятствует ей или ограничивает ее.

Схолия. Итак, мы видим, что душа может претерпевать боль­шие изменения и переходить то к большему совершенству, то к меньшему, и эти пассивные состояния объясняют нам, что такое аффекты удовольствия и неудовольствия. Под   удовольствием (радостью), следовательно, я буду разуметь в дальнейшем такое пассивное состояние, через которое душа переходит к. большему совершенству, под неудовольствием (печалью) же такое, через которое она переходит к меньшему совершенству. Далее, аффект удовольствия, относящийся -вместе и к душе и к телу, я называю приятностью или веселостью; такой же аффект неудовольствия — болью или меланхолией. Но должно заметить, что приятность и боль относятся к человеку тогда, когда аффекту подвергается одна его часть преимущественно перед другими; веселость же и мелан­холия — тогда, когда подвергаются аффекту все части одинаково. Далее, что такое желание, я объяснил в сх. т. 9 этой части, и кроме этих трех я не признаю никаких других основных аффектов и покажу далее, что остальные аффекты берут свое начало от этих трех. (...)

12. Душа, насколько возможно, стремится воображать то, что увеличивает способность тела к действию или благоприятствует ей.

13. Когда душа воображает что-либо такое, что уменьшает спо­собность тела к действию или .ограничивает ее, она стремится,

э

 насколько возможно, вспоминать о вещах, исключающих сущест­вование этого.

Схолия. Из этого мы ясно можем понять, что такое любовь и что такое ненависть. А именно любовь есть не что иное, как удовольствие (радость), сопровождаемое идеей внешней причины, а ненависть — не что иное, как неудовольствие (печаль), сопро­вождаемое идеей внешней причины. Далее, мы видим, что тот, кто любит, необходимо стремится иметь любимый предмет налицо и сохранять его; наоборот — тот, кто ненавидит, стремится удалить и уничтожить предмет своей ненависти. Но обо всем этом подроб­нее будет сказано впоследствии.

14. Если душа подверглась когда-нибудь сразу двум аффектам, то впоследствии, подвергаясь какому-либо одному из них, она будет подвергаться также и другому.

15. Всякая вещь может быть косвенной причиной удовольствия, неудовольствия или желания.

Королларий3. Вследствие одного того, что мы видели какую-либо вещь в аффекте удовольствия или неудовольствия, производя­щей причины которого она вовсе и не составляет, мы можем ее любить или ненавидеть.

Схолия. Отсюда мы видим, каким образом происходит то, что мы любим или ненавидим что-либо без всякой известной нам при­чины, единственно, как говорится, из симпатии или антипатии. (...)

16. Вследствие одного того, что мы воображаем, что какая-либо вещь имеет что-либо сходное с таким объектом, который обыкновенно причиняет нашей душе удовольствие или неудовольст­вие, мы будем любить или ненавидеть эту вещь, хотя бы то, в чем она сходна с тем объектом, и не было производящей при­чиной этих аффектов.

17. Если мы воображаем, что вещь, которая обыкновенно причиняет нам неудовольствие, имеет что-либо сходное с другой вещью, обыкновенно причиняющей нам столь же большое удоволь­ствие, то мы будем в одно и то же время и ненавидеть и лю­бить ее.

18. Образ вещи прошедшей или будущей причиняет человеку такой же аффект удовольствия или неудовольствия, как и образ вещи настоящей.

Схолия 1. (...) Так как люди, много испытавшие, большею частью колеблются всякий раз, как смотрят на вещь как на будущую или прошедшую и крайне сомневаются в исходе такой вещи.., то отсюда происходит то, что аффекты, возникающие из подоб­ных образов вещей, не так постоянны и весьма часто нарушаются образами других вещей, пока людям не станет известен исход дела.

Схолия 2. Из только что сказанного для нас становится понятно, что такое надежда, страх, уверенность, отчаяние, веселость и подав­ленность. А именно: надежда есть не что иное, как непостоянное

3 Королларий — латинское слово, означающее «добавление, следствие, вывод»

удовольствие, возникшее из образа будущей или прошедшей вещи, g исходе которой мы, сомневаемся; страх, наоборот, есть непо­стоянное неудовольствие, также возникшее из образа сомнительной вещи. Далее, если сомнение в этих аффектах уничтожается, то надежда переходит в уверенность, страх — в отчаяние, т. е. в удовольствие или неудовольствие, возникшее из образа вещи, ко­торой мы боялись или на которую возлагали надежды. Далее, наслаждение есть удовольствие, возникшее из образа прошедшей вещи, в исходе которой мы усомнились. Наконец, подавленность есть неудовольствие, противоположное радости.

19. Кто воображает, что то, что он любит, уничтожается, бу­дет чувствовать неудовольствие, если же оно сохраняется, — будет чувствовать удовольствие.

20. Кто воображает, что то, что он ненавидит, уничтожается, будет чувствовать удовольствие.

21. Кто воображает, что предмет его любви получил удоволь­ствие или неудовольствие, тот и сам также будет чувствовать удовольствие или неудовольствие, и каждый из этих аффектов будет в любящем тем больше или меньше, чем больше или меньше он в любимом предмете.

22. Если мы воображаем, что кто-либо причиняет любимому нами предмету удовольствие, мы будем чувствовать к нему лю­бовь. Наоборот, если воображаем, что он причиняет ему неудоволь­ствие, будем чувствовать к нему ненависть.

Схолия. Теорема 21 объясняет нам, что такое сострадание, которое мы можем определить как неудовольствие, возникшее вследствие вреда, полученного другим. Какое должно дать название удовольствию, возникшему вследствие добра, полученного другим, я не знаю. Далее, любовь к тому, кто сделал добро другому, мы будем называть благорасположением, наоборот, ненависть к тому, кто сделал зло другому, — негодованием. Наконец, должно заме­тить, что мы чувствуем сострадание не только к такому предмету, который мы любим (как мы показали это в т. 21), но также и к такому, к которому мы до того времени не питали никакого аффекта, лишь бы мы считали его себе подобным (как я покажу это ниже); следовательно, благорасположение мы можем чувст­вовать также и к тому, кто сделал добро подобному нам, и наобо­рот — негодовать на того, кто нанес ему вред.

23. Кто воображает, что предмет его ненависти получил не­удовольствие, будет чувствовать удовольствие; наоборот, если он воображает его получившим удовольствие, будет чувствовать неудо­вольствие; и каждый из этих аффектов будет тем больше или меньше, чем больше противоположный ему аффект в том, что он ненавидит.

Схолия. Такое удовольствие едва ли может быть прочно и свободно от некоторого душевного противодействия. Ибо (как я сейчас покажу это в т. 27) поскольку кто-либо воображает, что подобный ему предмет подвергается аффекту неудовольствия, по­стольку он и сам должен чувствовать неудовольствие; и обратно —

32

3 — Зак. 1355

33

 если он воображает, что он получает удовольствие. Но здесь мы обращаем внимание на одну только ненависть.

24. Если мы воображаем, что кто-либо причиняет удовольствие предмету, который мы ненавидим, то мы будем и его ненавидеть. Наоборот, если мы воображаем, что он причиняет этому предмету неудовольствие, мы будем любить его.

Схолия. Эти и другие подобные аффекты ненависти относятся к зависти., которая поэтому есть не что иное, как сама ненависть. поскольку она рассматривается располагающей человека таким образом, что чужое несчастье причиняет ему удовольствие и, наобо­рот, чужое счастье причиняет ему неудовольствие.

25. Мы стремимся утверждать о себе и любимом нами предмете все, что, по нашему воображению, причиняет удовольствие нам или ему; и наоборот, отрицать все то, что, по нашему воображению, причиняет нам или любимому нами предмету неудовольствие.

26. Мы стремимся утверждать о ненавидимом нами предмете все то, что, по нашему воображению, причиняет ему неудовольствие, и, наоборот, отрицать все то, что, по нашему воображению, при­чиняет ему удовольствие,

Схолия. Отсюда мы видим, что легко может случиться, что человек будет ставить себя и любимый предмет выше, чем сле­дует, и наоборот — то, что ненавидит, ниже, чем следует. Такое воображение, когда оно относится к самому человеку, имеющему о себе преувеличенное мнение, называется самомнением и состав­ляет род бреда, так как человек с открытыми глазами бредит, будто бы он может все то, что ему представляется в одном только воображении и на что вследствие этого он смотрит, как на реальное, и кичится им все время, пока он не в состоянии вообразить чего-либо, исключающего существование этого и ограничивающего его способность к действию. Итак, самомнение есть удовольствие. возникшее вследствие того, что человек ставит себя выше, чем следует. Далее, удовольствие, происходящее вследствие того, что человек ставит другого выше, чем следует, называется превозне­сением, и наконец, то, которое происходит вследствие того, что он ставит другого ниже, чем следует, — презрением.

27. Воображая, что подобный нам предмет, к которому мы не питали никакого аффекта, подвергается какому-либо аффекту, мы тем самым подвергаемся подобному же аффекту.

Схолия 1. Такое подражание аффектов, когда оно относится к неудовольствию, называется состраданием (о котором см. сх. т. 22), когда же относится к желанию, называется соревнованием, которое поэтому есть не что иное, как желание чего-либо, зарождающееся в нас вследствие того, что мы воображаем, что другие, подобные нам, желают этого.

Королларий 1. Если мы воображаем, что кто-либо, к кому мы не питали никакого аффекта, причиняет удовольствие предмету, нам подобному, то мы будем чувствовать к нему любовь. Наоборот, если воображаем, что он причиняет ему неудовольствие, будем его ненавидеть,

34

Королларий 2. Предмет, который нам жалко, мы не можем ненавидеть по той причине, что его несчастье причиняет нам не­удовольствие.

Королларий 3. Предмет, который нам жалко, мы будем стремить­ся, насколько возможно, освободить его от несчастья.

Схолия 2. Такое желание или влечение к благодеянию, воз­никающее вследствие того, что нам жалко предмет, которому мы хотим оказать благодеяние, называется благоволением, которое, сле­довательно, есть не что иное, как желание, возникшее из сос­традания. Впрочем, о любви и ненависти к делающему добро или зло предмету, который мы воображаем себе подобным, см. сх. т. 22.

28. Мы стремимся способствовать совершению всего того, что, по нашему воображению, ведет к удовольствию, и удалять или уничтожать все то, что, по нашему воображению, ему препятствует или ведет к неудовольствию.

29. Мы будем также стремиться делать все то, на что люди4, по нашему воображению, смотрят с удовольствием, и наоборот — будем избегать делать то, от чего, по нашему воображению, люди отвращаются.

Схолия. Такое стремление делать что-либо или не делать ради того только, чтобы понравиться другим людям, называется често­любием, особенно в том случае, когда мы до того сильно стремимся понравиться толпе, что делаем что-либо или не делаем с ущербом для себя или для других; в иных случаях такое старание обык­новенно называется любезностью. Далее, удовольствие, с которым мы воображаем действие другого, которым он старался понравиться нам, я называю похвалою; неудовольствие же, с которым мы отвра­щаемся от его действия, я называю порицанием.

30. Если кто сделал что-нибудь такое, что, по его воображе­нию, доставляет другим удовольствие, тот будет чувствовать удо­вольствие, сопровождаемое идеей о самом себе как причиной этого удовольствия, иными словами — будет смотреть на самого себя с удовольствием. Наоборот, если он сделал что-либо такое, что, по его воображению, причиняет другим неудовольствие, то он будет смотреть на самого себя с неудовольствием.

Схолия. Так как любовь (по сх. т. 13) есть удовольствие, сопровождаемое идеей внешней причины, а ненависть — неудоволь­ствие, также сопровождаемое идеей внешней причины, то вышеозна­ченные удовольствие и неудовольствие будут видами любви и не­нависти. Но так как любовь и ненависть относятся к внешним объектам, то эти аффекты мы обозначим другими названиями, именно: удовольствие, сопровождаемое идеей внешней причины, мы будем называть гордостью, а противоположное ему неудоволь­ствие — стыдом; при этом должно подразумевать тот случай, когда удовольствие или неудовольствие возникает вследствие того, что че­ловек уверен, что его хвалят или порицают. В иных случаях я буду

4 В этой и последующих теоремах должно подразумевать таких людей, к которым мы не питаем никакого аффекта

35

 называть удовольствие, сопровождаемое идеей внешней причины, самодовольством, а противоположное ему неудовольствие — рас­каянием. Далее, так как... может случиться, что удовольствие, которое кто-либо, по его воображению, причиняет другим, будет лишь воображаемым, и так как (по т. 25) каждый старается воображать о себе все то, что, по его воображению, доставляет ему удовольствие, то легко может случиться, что гордец будет объят самомнением и станет воображать, что он всем приятен, между тем как он всем в тягость.

31. Если мы воображаем, что кто-либо любит, желает или не­навидит что-либо такое, что мы сами любим, желаем или ненави­дим, то тем постояннее мы будем это любить и т. д. Если же воображаем, что он отвращается от того, что мы любим, или наобо­рот, то будем испытывать душевное колебание.

Королларий. Отсюда и из т. 28 этой части следует, что вся­кий стремится, насколько возможно, к тому, чтобы каждый любил то, что он сам любит, и ненавидел, что он ненавидит. (...)

Схолия. Такое стремление к тому, чтобы каждый одобрял то, что мы любим или ненавидим, есть в действительности честолюбие (см. сх. т. 29). Отсюда мы видим, что каждый из нас от при­роды желает, чтобы другие жили по-нашему. А так как все оди­наково желают того же, то все одинаково служат друг другу препятствием и, желая того, чтобы все их хвалили или любили, становятся друг для друга предметом ненависти.

32. Если мы воображаем, что кто-либо получает удовольствие от чего-либо, владеть чем может только он один, то мы будем стремиться сделать так, чтобы он не владел этим.

Схолия. Итак, мы видим, что природа людей по большей части такова, что к тем, кому худо, они чувствуют сострадание, а кому хорошо, тому завидуют и (по пред. т.) тем с большею ненавистью, чем больше они любят что-либо, что воображают во владении другого. Далее, мы видим, что из того же самого свойства чело­веческой природы, по которому люди являются сострадательными, вытекает также и то, что они завистливы и честолюбивы. Если мы захотим, наконец, обратиться к опыту, то найдем, что и он учит тому же самому, особенно, если мы обратим внимание на первые годы нашей жизни. Мы найдем, что дети, тело которых постоянно находится как бы в равновесии, смеются или плачут потому только, что видят, что другие смеются или плачут; далее, как только они видят, что другие что-либо делают, тотчас же желают и сами подражать этому и, наконец, желают себе всего, в чем, по их воображению, находят удовольствие другие. (...)

33. Если мы любим какой-то подобный нам предмет, то мы стремимся, насколько возможно, сделать так, чтобы и он нас любил.

34. Чем более аффект, который, по нашему воображению, пи­тает к нам любимый нами предмет, тем более мы будем гор­диться.

35. Если кто воображает, что любимый им предмет находится с кем-либо другим в такой же или еще более тесной связи дружбы,

36

чем та, благодаря которой он владел им один, то им овладеет ненависть к любимому им предмету и зависть к этому другому.

Схолия. Такая ненависть к любимому предмету, соединенная с завистью, называется ревностью, которая, следовательно, есть не что иное, как колебание души, возникшее вместе и из любви и ненависти, сопровождаемое идеей другого, кому завидуют. Эта ненависть к любимому предмету будет тем больше, чем больше было то удовольствие, которое ревнивец обыкновенно получал от взаимной любви любимого им предмета, а также чем сильнее был тот аффект, который он питал к тому, кто, по его воображению, вступает в связь с любимым предметом. Если он его ненавидел, то он будет ненавидеть и любимый предмет (по т. 24), так как он будет воображать, что он доставляет удовольствие тому, кого он ненавидит; а также (по кор. т. 15) и потому, что он будет принужден соединять образ любимого им предмета с образом того, кого он ненавидит, что большей частью имеет место в любви к женщине. (...)

36. Кто вспоминает о предмете, от которого он когда-либо по­лучил удовольствие, тот желает владеть им при той же обстановке, как было тогда, когда он наслаждался им в первый раз.

Королларий. Если, таким образом, любящий найдет, что чего-либо из этой обстановки недостает, то он почувствует неудоволь­ствие.

Схолия. Такое неудовольствие, относящееся к отсутствию того, что мы любим, называется тоской.

37. Желание, возникающее вследствие неудовольствия или удо­вольствия, ненависти или любви, тем сильнее, чем больше эти аффекты.

38. Если кто начал любимый им предмет ненавидеть, так что любовь совершенно уничтожается, то вследствие одинаковой при­чины он будет питать к нему большую ненависть, чем если бы никогда не любил его, и тем большую, чем больше была его прежняя любовь.

39. Если кто кого-либо ненавидит, тот будет стремиться причи­нить предмету своей ненависти зло. если только не боится, что из этого не возникнет для него самого еще большее зло, и наоборот, если кто кого любит, тот будет стремиться по тому же закону сделать ему добро.

Схолия. Под добром я раз\мею здесь всякий род удовольствия и затем все, что ведет к нем\. в особенности же то, что утоляет тоску, какова бы она ни была; под злом же я разумею всякий род неудовольствия и в особенности то, что препятствует утолению тоски. (...) Тот аффект, который располагает человека таким обра­зом, что он не хочет того, чего хочет, или хочет того, чего не хочет, называется трусостью, которая поэтому есть не что иное, как страх, поскольку он располагает человека избегать предстоящего зла при помощи зла меньшего (см. т. 28). Если же зло, которого он боится, есть стыд, тогда страх называется стыдливостью. Нако­нец, если стремление избежать будущего зла- ограничивается

- Зак. 1355

37

 боязнью какого-либо другого зла, так что человек не знает, ко­торое из них предпочесть, то страх называется оцепенением, осо­бенно когда оба зла, которых он боится, принадлежат к числу весьма больших.

40. Если кто воображает, что его кто-либо ненавидит, и при этом не думает, что сам подал ему какой-либо повод к ненависти, то он в свою очередь будет его ненавидеть.

Схолия 1. Если кто воображает, что он подал справедливый повод к ненависти, то (по т. 30 и ее сх.) он будет чувствовать стыд. Но это (по т. 25) редко случается. Кроме гого, такая взаим­ная ненависть может возникнуть также из того, что за ненавистью (по т. 39) следует стремление нанести зло тому, кто служит пред­метом ненависти. Поэтому, если кто воображает, что его кто-либо ненавидит, то он будет воображать его причиной какого-либо зла или неудовольствия; и, следовательно, подвергнется неудовольст­вию или страху, сопровождаемому идеей о том, кто его ненавидит, как причиной этого страха, т. е. как и выше, будет и сам ненави­деть его.

Королларий 1. Если кто воображает, что тог, кого он любит, питает к нему ненависть, тот будет в одно и то же время и ненавидеть и любить его. Ибо, воображая, что он составляет для него предмет ненависти, он (по пред. т.) в свою очередь определя­ется к ненависти к нему. Но (по предположению) он тем не менее любит его. Следовательно, он в одно и то же время будет и ненавидеть и любить его.

Королларий 2. Если кто воображает, что ему по ненависти причинил какое-нибудь зло кто-либо, к кому он до того времени не питал никакого чувства, то он тотчас же будет стремиться и ему причинить такое же зло.

Схолия 2. Стремление причинить зло тому, кого мы ненавидим, называется гневом; стремление же отплатить за полученное нами зло — местью.

41. Если кто воображает, что его кто-либо любит, и при этом не думает, что сам подал к этому какой-либо повод (что может случиться по кор. т. 15 и по т. 16), то и он со своей стороны будет любить его.

Схолия 1. Если он будет думать, что подал справедливый повод для любви, то будет гордиться (по т. 30 с ее ex.), и это (по т. 25) случается чаще; противоположное этому бывает, как мы сказали, тогда, когда кто-либо воображает, что он составляет для кого-нибудь предмет ненависти (см. сх. пред. т.). Далее, такая взаим­ная любовь и, следовательно (по т. 39), стремление сделать добро тому, кто нас любит и (по той же т. 39) стремится делать нам добро, называется признательностью или благодарностью. Отсюда ясно также, что люди гораздо более расположены к мести, чем к воздаянию добром.

Королларий. Если кто воображает, что тот, кого он ненавидит, любит его, тот будет в одно и то же время волноваться и нена­вистью и любовью. (...)

Схолия 2. Если одержит верх ненависть, то он б\дет стремиться причинить зло тому, кто его любит, и такой аффект называется жестокостью, в особенности, если мы уверены, что тот, кто нас любит, не подал вообще никакого обычного повода для ненависти.

42. Если кто сделал другому добро, движимый любовью или надеждой на удовлетворение своей гордости, тот будет чувствовать неудовольствие, если увидит, что его благодеяние принимается без благодарности.

43. Ненависть увеличивается вследствие взаимной ненависти и, наоборот, может быть уничтожена любовью.

44. Ненависть, совершенно побеждаемая любовью, переходит в любовь, и эта любовь будет вследствие этого сильнее, чем если бы ненависть ей вовсе не предшествовала.

45. Если кто воображает, что кто-либо, подобный ему, питает ненависть к другому, подобному ему, предмету, который он любит, то он будет его ненавидеть.

46. Кто получил удовольствие или неудовольствие от кого-нибудь, принадлежащего к другому сословию или другой народ­ности, сопровождаемое идеей о нем как причиной этого неудоволь­ствия, под общим именем сословия или народности, тот будет любить или ненавидеть не только его, но и всех принадлежащих к тому же сословию или народности.

47. Удовольствие, возникающее вследствие того, что мы во­ображаем, что предмет нашей ненависти разрушается или подвер­гается злу, возникает не без некоторого душевного неудовольствия.

48. Любовь или ненависть, например к Петру, исчезает, если удовольствие, которое заключает в себе первая, или неудоволь­ствие, которое заключает в себе последняя, соединяется с идеей о другой причине их; то и другое уменьшается, поскольку мы воображаем, что не один только Петр был их причиной.

49. Любовь или ненависть к вещи, которую мы воображаем свободной, должна быть при равной причине больше, чем к вещи необходимой.

Схолия. Отсюда следует, что люди, так как они считают себя свободными, питают друг к другу большую любовь и ненависть, чем к вещам; к этому присоединяется еще подражание аффектов, о котором см. т. 27, 34, 40 и 43 этой части.

52. Объект, который мы раньше видели вместе с другими или который, по нашему воображению, имеет в себе только то, что обще нескольким вещам, мы будем созерцать не так долго, как тот, который, по нашему воображению, имеет в себе что-либо индивидуальное.

Схолия. Такое состояние души, т. е. воображение единичной вещи, поскольку оно одно только находится в душе, называется поглощением внимания; если оно возбуждается объектом, которого мы боимся, оно называется оцепенением, так как поглощение внима­ния каким-либо злом так приковывает человека к созерцанию одно­го только этого зла, что он не в состоянии думать о чем-либо другом, посредством чего он мог бы избежать его Если же пред-

38

39

 метом нашего внимания является мудрость какого-либо человека, его трудолюбие или что-либо другое в этом роде, то такое погло­щение внимания называется почтением, так как тем самым мы видим, что этот человек далеко нас превосходит. В других случаях оно называется ужасом — если наше внимание поглощается гневом какого-либо человека, завистью и т. д. Если, далее, наше внимание приковывается мудростью, трудолюбием и т. д. человека, которого мы любим, то любовь наша к нему станет вследствие этого еще больше (по т. 12), и такую любовь, соединенную с поглощением внимания или почтением, мы называем преданностью. Точно таким же образом мы можем представить себе в связи с поглощением внимания ненависть, надежду, беззаботность и другие аффекты и вывести, таким образом, аффектов более, чем существует слов для обозначения их. Отсюда ясно, что названия аффектов возникли скорее из обыкновенного словоупотребления, чем из точного их познания. (...)

53. Созерцая себя самое и свою способность к действию, ду­ша чувствует удовольствие, и тем большее, чем отчетливее вообра­жает она себя и свою способность к действию.

55. Если душа воображает свою неспособность, она тем самым подвергается неудовольствию.

Схолия. Такое неудовольствие, сопровождаемое идеей о нашем бессилии, называется приниженностью; удовольствие же, проис­ходящее из созерцания самих себя, называется самолюбием или самоудовлетворенностью. (...)

56. Существует столько же видов удовольствия, неудовольст­вия и желания, а следовательно и всех аффектов, слагающихся из них (каково душевное колебание) или от них производных (каковы любовь, надежда, страх и т. д.), сколько существует видов тех объектов, со стороны которых мы подвергаемся аффектам.

Схолия. Между видами аффектов, которые (по пред. т.) должны быть весьма многочисленны, замечательны чревоугодие, пьянство, разврат, скупость и честолюбие, составляющие не что иное, как частные понятия любви или желания, выражающие природу обоих этих аффектов по тем объектам, к которым они относятся. Ибо под чревоугодием, пьянством, развратом, скупостью и честолюбием мы понимаем не что иное, как неумеренную любовь или стремление ь пиршествам, питью, половым сношениям, богатству и славе. (...)

59. Между всеми аффектами, относящимися к душе, поскольку она активна, нет никаких, кроме относящихся к удовольствию и желанию.

Схолия. Все активные состояния, вытекающие из аффектов, относящихся к душе, поскольку она познает, я отношу к твердости духа, которую подразделяю на мужество и великодушие. Под мужеством я разумею то желание, в силу которого кто-либо стре­мится сохранять свое существование по одному только предписанию разума. Под великодушием же я разумею то желание, в силу кото­рого кто-либо стремится помогать другим людям и привязывать их к себе дружбой по одному только предписанию разума. Итак,

40

те действия, которые имеют в виду одну только пользу дейст­вующего, я отношу к мужеству, а те, которые имеют в виду также и пользу другого, я отношу к великодушию. Следовательно, умеренность, трезвость, присутствие духа в опасностях и т. д. суть виды мужества; скромность, милосердие и т. д. — виды велико­душия.

Думаю, что я изъяснил, таким образом, главнейшие аффекты и душевные колебания, происходящие из сложения трех первона­чальных аффектов, именно желания, удовольствия (радости) и неудовольствия (печали), и показал их первые причины. Из сказан­ного ясно, что мы различным образом возбуждаемся внешними причинами и волнуемся, как волны моря, гонимые противополож­ными ветрами, не зная о нашем исходе и судьбе.

Я указал, как уже было сказано, только главнейшие возбужде­ния души, а не все, какие только могут быть. Идя тем же путем, как выше, мы легко могли бы показать, например, что любовь соединяется с раскаянием, неуважением, стыдом и т. д. Мало того, надеюсь, каждому очевидно из сказанного, что аффекты могут слагаться друг с другом столькими способами, и отсюда может возникнуть столько новых видоизменений, что их невозможно опре­делить никаким числом. Но для моей цели достаточно перечислить только главнейшие; ибо остальные, опущенные мною, более удовле­творяли бы любопытство, чем приносили пользу. (...)

О ЧЕЛОВЕЧЕСКОМ РАБСТВЕ ИЛИ О СИЛАХ АФФЕКТОВ

Человеческое бессилие в укрощении и ограничении аффектов я называю рабством. Ибо человек, подверженный аффектам, уже не владеет сам собой, но находится в руках фортуны, и притом в такой степени, что он, хотя и видит перед собой лучшее, однако принужден следовать худшему. Я намерен показать в этой части причину этого и раскрыть, кроме того, что имеют в себе аффекты хорошего и дурного. (...)

Теоремы

6. Сила какого-либо пассивного состояния или аффекта может превосходить другие действия человека, иными словами, его спо­собность, так что этот аффект будет упорно преследовать его.

7. Аффект может быть ограничен или уничтожен только проти­воположным и более сильным аффектом, чем аффект, подлежащий укрощению.

9. Аффект, причина которого, по нашему воображению, находит­ся перед нами в наличности, сильнее, чем если бы мы воображали ее не находящейся перед нами.

10. К будущей вещи, которая, по нашему воображению, скоро случится, мы питаем более сильный аффект, чем если бы мы

41

 воображали, что время ее существования отстоит от настоящего на более далекое время: точно так же и наша память о вещи, кото­рая, по нашему воображению, произошла недавно, действует на нас сильнее, чем если бы мы воображали, что она произошла давно.

11. Аффект к вещи, которую мы воображаем необходимой, при прочих условиях равных, сильнее, чем к вещи возможной или случайной, другими словами,— к вещи не необходимой.

12. Аффект к вещи, которая, как мы знаем, не существует в настоящее время, но которую мы воображаем возможной, при прочих условиях равных, сильнее, чем к вещи случайной.

13. Аффект к вещи случайной, которая, как мы знаем, в нас­тоящее время не существует, при прочих условиях равных, слабее, чем аффект к вещи прошедшей.

15. Желание, возникающее из истинного познания добра и зла, может быть подавлено или ограничено многими другими желаниями, возникающими из волнующих нас аффектов.

18. Желание, возникающее из удовольствия, при прочих усло­виях равных, сильнее, чем желание, возникающее из неудовольствия.

Схолия. В этих немногих словах я объяснил причины челове­ческой неспособности и непостоянства и того, почему люди не соблюдают предписаний разума. Теперь остается показать, в чем состоят эти предписания разума и какие именно аффекты согласны с правилами человеческого разума и какие противны им. Но, прежде чем начать доказывать это по нашему обыкновению в подробном геометрическом порядке, я хочу сначала показать здесь вкратце самые предписания разума, для того чтобы каждый легче мог усвоить то, что я думаю.

Так как разум не требует ничего противного природе, то он требует, следовательно, чтобы каждый любил самого себя, искал для себя полезного, что действительно полезно, и стремился ко всему тому, что действительно ведет человека к большему совер­шенству, и вообще чтобы каждый, насколько это для него возможно, стремился сохранять свое существование. Это так же необходимо истинно, как то, что целое больше своей части. (...)

Если мы обратим внимание на нашу душу, то найдем, конечно, что наш разум был бы менее совершенен, если бы душа оставалась одинокой и не познавала ничего, кроме самой себя. Таким образом, вне нас существует многое, что для нас полезно и к чему вслед­ствие этого должно стремиться. Из числа этого ничего нельзя придумать лучше того, что совершенно согласно с нашей природой. В самом деле, если, например, два индивидуума совершенно одной и той же природы соединяются друг с другом, то они составляют индивидуум вдвое сильнейший, чем каждый из них в отдельности. Поэтому для человека нет ничего полезнее человека; люди, говорю я, не могут желать для сохранения своего существования ничего лучшего, как того, чтобы все, таким образом, во всем согласовались друг с другом, чтобы души и тела всех составляли как бы одну душу и одно тело, чтобы все вместе, насколько возможно, стремились

42

сохранять свое существование и все вместе искали бы общеполез­ного для всех. Отсюда следует, что люди, управляемые разумом, т. е. люди, ищущие собственной пользы по руководству разума, не чувствуют влечения ни к чему, чего не желали бы другим людям, а потому они справедливы, верны и честны.

Вот те предписания разума, которые я предположил указать здесь в кратких словах, прежде чем начать доказывать их более пространным образом. (...)

24. Действовать абсолютно по добродетели есть для нас не что иное, как действовать, жить, сохранять свое существование (эти три выражения обозначают одно и то же) по руководству разума на основании стремления к собственной пользе.

26. Все, к чему мы стремимся вследствие разума, есть не что иное, как познание; и душа, поскольку она руководствуется разумом, считает полезным для себя только то, что ведет к познанию.

59. Ко всем действиям, к которым мы определяемся каким-либо аффектом, составляющим состояние пассивное, независимо от него мы можем определяться также и разумом.

Прибавление

Гл. III. Наши действия, т. е. те желания, которые определяются способностью или разумом человека, всегда хороши; остальные желания могут быть как хорошими, так и дурными.

Гл. IV. Таким образом, самое полезное в жизни — совершенст­вовать свое познание или разум, и в этом одном состоит высшее счастье или блаженство человека; ибо блаженство есть не что иное, как душевное удовлетворение, возникающее вследствие созер­цательного (интуитивного) познания бога5. Совершенствовать же свое познание — значит не что иное, как познавать бога, его атри­буты и действия, вытекающие из необходимости его природы. Поэтому последняя цель человека, руководствующегося разумом, т. е. высшее его желание, которым он старается умерить все остальные, есть то, которое ведет его к адекватному постижению себя самого и всех вещей, подлежащих его познанию.

Гл. IX. Ничто не может быть так сходно с природой какой-либо вещи, как другие индивидуумы того же вида; и следовательно..., человеку для его самосохранения и наслаждения разумной жизнью нет ничего полезнее, как человек, руководствующийся разумом. Далее, так как между единичными вещами мы не знаем ничего, что было бы выше человека, руководствующегося разумом, то никто, следовательно, не может лучше показать силу своего искус­ства и дарования, как воспитывая людей таким образом, чтобы они жили, наконец, исключительно под властью разума.

Гл. X. Поскольку люди питают друг к другу зависть или какой-либо другой аффект ненависти, они противны друг другу, и, следо-

5 В монистическом учении Спинозы бог отождествляется с бесконечной и вечной субстанцией-природой. — Прим. ред.

43

 вательно, их должно бояться тем больше, чем они могущественно других индивидуумов природы.

Гл. XI. Однако души побеждаются не оружием, а любовью и великодушием.

Гл. XII. Всего полезнее для людей соединиться друг с другом в своем образе жизни и вступить в такие связи, которые удобнее всего могли бы сделать из всех одного, и вообще людям всего полезнее делать то, что способствует укреплению дружбы.

О МОГУЩЕСТВЕ РАЗУМА ИЛИ О ЧЕЛОВЕЧЕСКОЙ СВОБОДЕ

Перехожу, наконец, к другой части этики, предмет которой составляет способ или путь, ведущий к свободе. Таким образом, я буду говорить в ней о могуществе разума и покажу, какова его сила над аффектами и затем — в чем состоит свобода или блаженство души; мы увидим из этого, насколько мудрый могу­щественнее невежды. (...)

Теоремы

1. Телесные состояния или образы вещей располагаются в теле точно в таком же порядке и связи, в каком в душе располагаются представления и идеи вещей.

2. Если мы отделим душевное движение, т. е. аффект, от пред­ставления внешней причины и соединим его с другими представле­ниями, то любовь или ненависть к этой внешней причине, равно как и душевные волнения, возникающие из этих аффектов, уничто­жатся.

3. Аффект, составляющий пассивное состояние, перестает быть им, как скоро мы образуем ясную и отчетливую идею его.

4. Нет ни одного телесного состояния, о котором мы не мог­ли бы составить ясного и отчетливого представления.

5. Аффект к вещи, которую мы воображаем просто и не как необходимую, возможную или случайную, при прочих условиях равных, бывает самым сильным из всех аффектов.

6. Поскольку душа познает вещи как необходимые, она имеет тем большую власть над аффектами, иными словами, тем менее страдает от них.

7. Аффекты, возникающие или возбуждающиеся из разума, если обращать внимание на время, сильнее, чем те, которые относятся к единичным вещам, по нашему воображению не существующим в наличности.

8. Чем большим стечением причин возбуждается какой-либо аффект, тем он сильнее.

9. Аффект, относящийся ко многим различным причинам, созер­цаемым душой вместе с этим аффектом, менее вреден, и мы менее страдаем от него и питаем меньший аффект к каждой отдельной

\з его причин, чем в случае какого-либо другого аффекта, оди­накового с ним по величине, но относящегося только к одной причине или меньшему числу их.

^0. Пока мы не волнуемся аффектами, противными нашей при-роде„ до тех пор мы сохраняем способность приводить состояния тела В порядок и связь сообразно с порядком разума.

Схолия. Благодаря этой способности приводить состояния тела в правильный порядок и связь мы можем достигнуть того, что нелегко будем поддаваться дурным аффектам. Ибо (по т. 7) для того, чтобы воспрепятствовать аффекгам, приведенным в порядок и связь сообразно с порядком разума, требуется большая сила, чем для аффектов неопределенных и беспорядочных. Таким обра­зом, самое лучшее, что мы можем сделать, пока еще не имеем совершенного познания наших аффектов, это принять правильный 'образ жизни или твердые начала для нее, всегда помнить о них и постоянно применять их в единичных случаях, часто встречаю­щихся в жизни, дабы таким образом они широко действовали на наше воображение и всегда были у нас наготове. Так, например, в числе правил жизни мы поставили... побеждать ненависть лю­бовью и великодушием, а не отплачивать за нее взаимной нена­вистью. Однако для того, чтобы это предписание разума всегда иметь перед собой, где только оно потребуется, должно часто думать и размышлять об обыкновенных обидах людей и о том, каким образом и каким путем всего лучше можно отвратить их от себя посредством великодушия. Таким путем образ обиды мы соединим с воображением такого правила, и... оно будет восставать перед нами всегда, как только нам будет нанесена обида. (...)

11. Чем большему числу вещей относится какой-либо образ, тем он постояннее, иными словами —тем чаще он возникает и тем более владеет душой.

12. Образы вещей легче соединяются с образами, относящимися к таким вещам, которые мы познаем ясно и отчетливо, чем с какими-либо другими.

13. Чем с большим числом других образов соединен какой-либо образ, тем чаще он возникает.

14. Душа может достигнуть того, что все состояния тела или образы вещей будут относиться к идее бога.

15. Познающий себя самого и свои аффекты ясно и отчетливо любит бога, и тем больше, чем больше он познает себя и свои аффекты.

20. Эта любовь к богу не может быть осквернена ни аффектом зависти, ни аффектом ревности, наоборот, она становится тем горячее, чем больше других людей, по нашему воображению сое­динено с богом тем же союзом любви.

Схолия. (...) В сказанном мною я изложил все средства против аффектов, иными словами — все, к чему душа является способной против аффектов, будучи рассматриваема сама по себе. Отсюда ясно, что способность души к укрощению аффектов состоит:

45

 1) в самом познании аффектов...; 2) в отделении аффекта от пред­ставления внешней причины, смутно воображаемой нами (см. т. 2 и т. 4); 3) в том, что аффекты, относящиеся к вещам, которые мы познаем, превосходят по времени те аффекты, которые относятся к вещам, воспринимаемым нами смутно или искаженно (см. т. 7);

4) в количестве причин, благоприятствующих аффектам, относя­щимся к общим свойствам вещей или к богу (см. т. 9 и 11);

5) наконец, в порядке и связи, в которые душа может привести свои аффекты (см. сх. т. 10 и т. 12, 13 и 14). (...)

Таким образом, из сказанного мы легко можем себе представить, какую силу имеет над аффектом ясное и отчетливое познание. (...)

42. Блаженство не есть награда за добродетель, но сама доб­родетель; и мы наслаждаемся им не потому, что обуздываем свои страсти, но, наоборот, вследствие того, что мы наслаждаемся им, мы в состоянии обуздывать свои страсти.

Схолия. Таким образом, я изложил все, что предполагал сказать относительно способности души к укрощению аффектов и о ее свободе. Из сказанного становится ясно, насколько мудрый сильнее и могущественнее невежды, действующего единственно под влиянием страсти. Ибо невежда, не говоря уже о том, что находится под самым разнообразным действием внешних причин и никогда не обладает истинным душевным удовлетворением, живет, кроме того, как бы не зная себя самого, бога и вещей, и, как только перестает страдать, перестает и существовать. Наоборот, мудрый как таковой едва ли подвергается какому-либо душевному волнению; познавая с некоторой вечной необходимостью себя самого, бога и вещи, он никогда не прекращает своего существования, но всегда обладает истинным душевным удовлетворением. Если же путь, который, как я показал, ведет к этому, и кажется весьма трудным, однако все же его можно найти. Да он и должен быть трудным, ибо его так редко находят. В самом деле, если бы спасение было у всех под руками и могло бы быть найдено без особенного труда, то как же могли бы почти все пренебрегать им? Но все прекрасное так же трудно, как и редко.

Вундт (Wundt) Вильгельм (16 августа 1832 — 31 августа 1920) — немецкий философ и психолог, один из основа­телей экспериментальной психологии. С 1875 г. — профессор философии в Лейпциге, где в 1879 г. организовал первую в мире лабораторию экспери­ментальной психологии. Как считал Вундт, реализация основных требова­ний ко всякому научному исследованию в психологии предполагает прежде все­го смену самого объекта изучения. Если со времен Д. Локка в качестве такого объекта признавался исключительно мир «внутреннего опыта» человека (так называемой рефлексии), то Вундт пред­ложил обратиться к анализу всей сферы переживаний, всего «непосредственно­го» опыта, безразлично внутреннего или •Нешнего, противопоставляя его опыту «опосредствованному» — миру предме-гов и идеальных значений, который хотя 1 открывается человеку «посредством» ;го переживаний, но сам уже является объектом изучения не психологии, а других наук (физики, химии, биологии I т. д.). Доступ к сфере непосредствен-юго опыта должно давать, по Вундту, «правильно поставленное» самонаблю­дение, которое становится научным,

Только будучи включено в эксперимент. Поскольку интроспективный экспери­мент осуществим лишь в отношении «низших» психологических процессов, Вундт вынужден был признать наряду с экспериментальной (и физиологичес­кой) психологией низших психических процессов необходимость существова­ния и совсем иной, описательной и ис­торической, психологии высших психи­ческих процессов и образований (так называемой «психологии народов»), ме­тодом которой является анализ прояв­лений человеческого духа в формах культуры (в языке, обычаях, мифах и т, д.).

Сочинения: Лекции о душе челове­ка и животных, 1865—1866, 1894; Этика тт. 1—2, 1887--1888; Система филосо­фии, 1902; Введение в философию. М., 1902; Введение в психологию. М., 1912;

Естествознание и психология. Спб., 19!4; Мировая катастрофа и немецкая философия. Спб., 1922; Logik. В., 1880— 1883; Volkerpsychologie, Bd. 1—10. L., 1900—1920.

Литература: Ждан А. Н. Виль­гельм Вундт. — Вестн. Моск. ун-та. Сер. Психология, 1979, № 3.

Оглавление