Лекция 20. Зрительное восприятие

Сегодня нам следует рассмотреть зрительное восприятие. Имеется известное сходство между осязательным, ручным восприятием и восприятием зрительным, и это сходство состоит в том, что, как и тактильное восприятие, осязательное, зрительное восприятие является существенно предметным. Что это значит? Это значит, что это восприятие, дающее пространственный образ; предмет выступает, иначе говоря, в своей форме, объемности и, наконец, в своей симультанности. То есть, зрительный образ, как и тактильный, представляет собой картину, изображение, выступающие одномоментно, то есть, как я сказал, симультанно. Как и осязание, зрительное восприятие дает также и образ фактуры объектов внешнего мира.

Но имеются и существеннейшие отличия зрительного восприятия от осязательного, тактильного. Прежде всего, это отличие состоит в том, что зрение есть восприятие дистантное, то есть не требующее прямого контакта с воспринимаемыми объектами. Оно происходит на расстоянии. Это не значит, конечно, что нет никакой материальной связи между органом зрительного восприятия и воспринимаемым объектом. И эта связь осуществляется посредством передатчика, который есть поток света, световые лучи, имеющие физическую природу.

«Щупало», как бы продолжение субъекта в мир, рука, зонд, палка, с помощью которой мы ощупываем пространство в темноте и выделяем предметы в этом пространстве, здесь заменено вот этим потоком частиц, волновой световой энергией. То есть это удивительное щупало, которое может удлиняться почти бесконечно. Ну и укорачиваться до известных пределов. Итак, дистантность. Вот первое отличие. А в связи с этим также и необыкновенная, удивительная свобода. Я имею в виду, что зрительное восприятие и, соответственно, орган этого восприятия, в данном случае не рука с ее продолжениями, а глаз, движется свободно по поверхности объекта. Это движение не ограничено границами объекта, как это мы наблюдаем в осязательном восприятии, где рука или зонд наталкиваются на границу предмета. Зонд может обойти эту границу, но не может пройти через эту границу. Моя рука наталкивается на сопротивление вещи и как бы останавливается для того, чтобы сделать обходный путь. В зрении этот обходный путь не обязателен. Я могу пересечь, так сказать, воспринимаемый объект, и отсюда появляется свобода, которая отличает зрительное восприятие от тактильного.

Ну и наконец, если осязательное восприятие имеет в качестве своего органа систему чувствительных образований, рассеянных по значительной поверхности, даже если говорить о ручном осязании, то и сама рука на больших поверхностях снабжена множеством чувствительных окончаний, рецепторов, расположенных на границе организма и внешнего мира, на поверхности кожи. На большей или меньшей глубине. Наконец, невозможно тактильное восприятие, ограниченное только работой непосредственно кожных, поверхностных рецепторов; вступают в игру, также и более глубоко, менее поверхностно расположенные рецепторы, не говоря уже о необходимом участии рецепторов, которые дают двигательные ощущения (ощущения от положения руки, тела и так дальше). Надо сказать, что глаз в зрительном восприятии представляет собой орган с высоким сосредоточением чувствительных элементов, рецепторов. Так как зрение для некоторых животных и, во всяком случае, безоговорочно для человека, является главным источником наших знаний об окружающем мире, то понятен высокий интерес, который представляет собой изучение именно зрения, зрительного восприятия. Если сопоставить количество исследований, а значит и число усилий, сделанных в отношении осязательного восприятия, и число исследований зрительного восприятия, то последнее, конечно, гораздо более существенно, чем первое. Вот и у нас в советской литературе сравнительно скромное число работ посвящено тактильному, осязательному восприятию, и чрезвычайно большое количество исследований посвящены разным аспектам, разным вопросам восприятия зрительного.

Нужно сказать, число данных, полученных в отношении зрительного восприятия, столь велико, что очень трудно дать даже сжатый их обзор. Трудность заключается не только в том, что этих данных очень много, но также и в том, что они собираются в очень разных направлениях, имеют разное научное значение, были получены, так сказать, слоями, то есть внимание исследователей привлекали к себе то одни явления, то другие. Много собрано противоречивых данных, и до сих пор составить некоторое непротиворечивое и стройное изображение итогов исследований зрительного восприятия — дело достаточно трудное. И хотя мы имеем сейчас серьезные монографические работы, серьезные сводки, ни одна из них, на мой взгляд, не исчерпывает проблему хотя бы в некотором приближении. Потому что вы хорошо понимаете, что никакая научная проблема вообще не может быть по природе своей исчерпана. Всякие успехи в исследовании рождают новые вопросы, новые проблемы, то есть, по сути, решение капитальных вопросов остается делом бесконечного приближения ко все большему и большему знанию.

В целом я должен характеризовать состояние проблемы восприятия в современной психологии как очень продвинутое. И вот, несмотря на это, все же многие очень существенные вопросы остаются неосвещенными. И, гораздо хуже того, многие такие вопросы, можно сказать, проблемы восприятия, до сих остаются в положении «прикрытых». Что я разумею, когда я говорю о прикрытых проблемах? Они оказываются в положении как бы (как это говорили по отношению к старинным индийским кастам) «неприкасаемых», что ли? Вот эти проблемы оказались в какой-то категории неприкасаемых. И это плохо потому, что когда вы не отдаете себе отчет в этих прикрытых, неприкасаемых проблемах, то вы невольно ограничиваете свои возможности в исследовании частных вопросов. Не видя как следует целого, вместе с прикрытыми проблемами, которые обходят на современном этапе развития исследований, очень трудно вести и эти частные исследования.

Конечно, и каждое частное исследование необходимо, хочет или не хочет того автор, исходит из некоторых общих схем, общих представлений о зрительном восприятии в целом, с его источником, с его течением, с его продуктом, то есть зрительным образом, зрительной картиной мира. Схемы эти всегда подразумеваются, но не всегда эксплицируются, то есть раскрываются, излагаются, развертываются. И очень серьезные монографии, в том числе и классические по своему значению, исходя из некоторой схемы, ее порой не выражают. Я сейчас имею в виду такую замечательную работу в области психофизиологии зрения, какой является, на мой взгляд, классическая монография Сергея Васильевича Кравкова — «Глаз и его работа»1, превосходная книга, выдержавшая несколько изданий. Последнее издание, или, по-моему, предшествующее, четвертое, было удостоено высокой академической премии. И это справедливо, по тому времени, для 1950 года, конечно, это была великолепная монография по психофизиологии зрения, опиравшаяся на серьезные, большие достижения, которые уже были к тому времени в области психофизиологии зрения. Во всяком случае, на те достижения, которые к тому времени можно было признать относительно бесспорными, фундаментальными, то есть устанавливающими основные факты.

Все же из этой монографии, повторяю, не очень отчетливо выступает спрятанное, почти не высказываемое некоторое общее представление о зрительном восприятии. Что это за схема? Я цитирую Кравкова: «Подобно тому, как в фотографическом аппарате получается изображение на светочувствительной пластинке, в глазу получается изображение на сетчатке». Далее Кравков приводит фотографии, полученные некоторыми авторами. Фотографии, которые должны убедить читателя в том, что дело обстоит именно так, что зрительный аппарат (а это психофизиология, речь идет о работе зрительного аппарата, прежде всего) работает по оптико-геометрическим законам, так сказать, то есть работает в начальных своих этапах, основных, собственно, этапах, подобно тому как работает фотоаппарат. Фотографии, о которых я говорил, сделаны так: производится разрез на вынутом глазе в саггитальной плоскости, часть сетчатки или почти вся сетчатка отделяется, а на место сетчатки вставляется фотографическая пленка. Затем перед этим глазом ставится некоторое изображение. Таким классическим объектом является переплет окна. Он обращается к свету. А затем пленка извлекается и проявляется. И оказывается, что на пленке имеется, правда не очень хорошее, но все же изображение, проекция предметов, ситуации, картины. Отбрасываемые лучи падают на глаз — вот и выходит изображение.

Таким образом, мы приходим к очень простой схеме, которая одно время безраздельно господствовала, по крайней мере, в элементарных учебниках физиологии, психофизиологии и психологии. Об этой схеме я уже в другой связи говорил, я просто воспроизведу ее сейчас еще раз. Она проста, наивна и как-то подспудно держится очень устойчиво. Может быть, потому, что она очень импонирует здравому смыслу или привычке такого физикального мышления. Значит, речь идет о том, что мы имеем некоторый объект. Ну, классическую свечку. Я уже изображал ее в другой связи несколько раз. Затем мы имеем прибор, приемник, который схематически представляет собой следующее. Это диафрагма, линза, сфера, на которую происходит проекция. Вот это и есть глаз. Значит, что здесь происходит? Вот сюда поставим линзу, которая есть хрусталик, вы понимаете. Вот здесь мы и получаем проекцию сетчатки, а затем идет система очень сложная, с перекрестами и т.д. Мы знаем точно, где — в затылочной коре, 17-е поле по Бродману, вот производится эта самая сетчаточная проекция. Изобразим эту маленькую свечку здесь. Ну, а дальше что происходит? А дальше происходят дополнительные процессы, имеются какие-то очень сложные кортикальные связи, 18-е поле и дальше соответствующее распространение возбуждения. Словом, динамическая игра, которая разыгрывается уже в коре и в некоторых подкорковых образованиях. Мы можем усложнять эту схему—в общем, она остается сводимой к этому примитивному изображению.

К тому же эта схема относится не к реальному глазу, а скорее, к глазу идеальному, упрощенному, притом мы допускаем не бинокулярное, а монокулярное зрение или, вернее, допуская бинокулярное зрение, мы рассматриваем совокупное зрение обоих глаз, своеобразное циклопическое зрение, то есть как бы зрение одним глазом, центрально расположенным. Можно сказать, идеализируем схему, отбрасываем ряд осложнений, зависящих от бинокулярности и от других обстоятельств. Вот такой идеализированный, теоретический, можно сказать, глаз, с его дальнейшими проводящими путями, с корковыми проекциями, прежде всего в 17-м проекционном поле, затем с дальнейшими элементами, которые разбросаны в других областях коры. И как будто бы все сходится с теми данными, которыми мы располагаем, о приборах, участвующих в зрительном восприятии, реализующих это зрительное восприятие. И это соответствие, которое легко обнаруживается, представляет собой некое коварство, проявляющееся тотчас же, как мы отдадим себе отчет в хорошо известном факте, что возникающий зрительный образ объекта не соответствует его проекции на сетчатке. То есть оказывается, что допущение о возникновении в первую очередь сетчаточной проекции, этой пластинки, а затем где-то какой-то метаморфозы, приводящей к появлению собственно видимого образа объекта, внешнего мира вообще, здесь не проходит просто потому, что нельзя допустить прямого перевода зрительной проекции предмета в образ. Они не совпадают между собой.

Прежде всего, это несовпадение обусловлено устройством глаза и сетчатки глаза, то есть чувствительным аппаратом, зрительным рецептором, сосредоточенным на внутренней поверхности сферы, которая образует глаз. Вы знаете устройство глаза. Я не буду на этом останавливаться. Давайте рассмотрим немножко внимательнее, как все-таки устроен глаз и, особенно, какова морфология сетчатки. Здесь очень много удивительных явлений, с которыми мы сейчас встретимся. Я попробовал дать себе отчет в этих удивительных явлениях потому, что они-то и образуют то, что я бы назвал «загадкой глаза». Ну, прежде всего, надо сказать, что если вам понадобилось конструировать некоторый прибор на практике, как, например, конструируют камеру-обскуру или фотографический аппарат, хотя бы простейшего типа, и если задача такая — построить как можно более совершенный проект, то хуже, чем это сделала природа, решить эту задачу нельзя. А ведь природа, то есть эволюция, усовершенствование органов, как и организма в целом, это серьезная вещь. И если так устроено, если так сложилось в эволюции, то это имеет свои основания. Так как же устроено, как сложилось? Посмотрите, я сказал — хуже не выдумаешь. Вот теперь давайте посмотрим, почему я так говорю. Прежде всего, я хочу напомнить вам, что сетчатка глаза, система-совокупность чувствительных элементов, зрительных рецепторов, она ведь двойственна. Так и говорят иногда некоторые авторы о двойственности сетчатки. Вы знаете, что она состоит из очень разных элементов. Это палочковый и колбочковый аппараты, которые сосуществуют на сетчатке. При этом палочек ужасно много. Некоторые указывают количество порядка ста тридцати миллионов. И колбочковый аппарат, очень скромный. Всего семь миллионов. Крайне неравномерно. Причем, по-видимому, колбочки являются главными, очень важными элементами потому, что именно колбочки обеспечивают дневное зрение, цветовое зрение. Палочки обладают высокой световой чувствительностью. Но все-таки, важнейшими, по-видимому, являются колбочковые элементы. И вот они-то и представлены в относительно скромных количествах. Относительно. Семь миллионов на такой маленькой поверхности! Это не метры квадратные, как для осязательных рецепторов, правда? Здесь концентрация крайняя! На очень небольших поверхностях.

Но суть даже не в этом, а в распределении чувствительных элементов. Удивительное распределение с точки зрения допускаемой проекции сетчаточного изображения. Вот я опять тоже в грубом приближении изображу, как распределяются эти элементы по сетчатке. Вот давайте выпрямим сетчатку, сделаем ее плоской поверхностью. Окажется, что количество колбочек резко уменьшается к периферии. Если по абсциссе отложить направо и налево расстояния от центра сетчатки, а потом по вертикали, по ординате, отложить число элементов на площадь (скажем, на квадратный миллиметр), то окажется, что наибольшее количество в самом центре. Потом что? Их число падает, они становятся все более и более редкими. Палочковые элементы дают иную картину.

Теперь представьте себе еще одну неприятность. Дело все в том, что если мы посмотрим чувствительность отдельных участков сетчатки глаза, сферы внутренней, то общее правило состоит в том, что в направлении от центральной части к периферии чувствительность падает. Я тоже мог бы изобразить какую-то схематическую кривую, но в этом нет необходимости. При этом на сетчатке глаза отчетливо выделяется центральная область, фовеальная область, которая особенно чувствительна, — это ямка. Ямка маленькая по своей площади. Это настоящее углубление, причем оно замечательно вот в каком отношении. По данным морфологических исследований, общее правило состоит в том, что эта центральная ямка, то есть поле наибольшей чувствительности, состоит только из главных элементов, как я говорил, то есть колбочек. И эти колбочки находятся в таком положении, что им приходится чувствовать себя примерно так, как пассажиру в переполненном вагоне метро или автобуса. Они прижаты друг к другу, поэтому они даже деформированы. Они даже отличаются, эти колбочки, они даже вытянуты. Они, так сказать, вроде палочек по форме, а не колбочек. Они просто сжаты. То есть не в том смысле, что механически сжаты и их вытянуло, а в том смысле, что в них уже морфологически, генетически была заложена более узкая форма. Чтобы их побольше уместилось на единицу поверхности.

Еще одно положение. Каждая из колбочек, которые образуют фовеальную часть, безусловно, имеет свои связи с одной биполярной нервной клеткой. То есть, иначе говоря, каждая говорит своим голосом. Они не разговаривают хором. А вот когда мы движемся от центра к периферии, то оказывается, что колбочки связаны группами, правда, небольшими, с одной и той же клеткой, то есть их вклад бывает совместным. Здесь же все отдельно. Вы видите, что плотность распределения основных чувствительных элементов, колбочек, очень различна в фовеальной, прецентральных, то есть окружающих fovea, и, наконец, в более периферических частях сетчатки. То же относится и к чувствительности. В самой fovea чувствительность падает, хотя остается очень высокой, от центрально расположенных элементов, то есть в глубине ямки, к периферии. И при этом падает эта чувствительность очень значительно. Словом, мы приходим с вами к поразительному результату. Этот поразительный результат заключается в том, что если мы имеем проекцию на пластинке (помните, я с цитаты кравковской начал об изображении на фотографической пластинке), то мы получим удивительную пластинку. Если говорить фотографическим жаргоном, мы можем снимок получить в условиях разной зернистости и разной чувствительности поверхности, на которую происходит проекция.

Товарищи, занимающиеся фотографией, хорошо понимают, что значит «разная зернистость». Оказывается, вот что. Детальная прорисовка в одном случае; в другом случае, если двигаться от центра к периферии, зерно будет все крупнее и крупнее, то есть разрешающая способность будет резко падать. Это во-первых. И во-вторых, требуется разная выдержка. Чувствительность-то разная! Эти аналогии с фотопластинкой отдаленные и, конечно, мнимые. Так вот: можно ли получить изображение сколь-нибудь приемлемое, сколь-нибудь точное, сколь-нибудь сопоставимое с тем, что появляется в зрительном образе, а не в проекции на сетчатке? Нет. Это невозможно.

Теперь еще одна неприятность, которую нужно учесть. Наша с вами пластинка, воображаемая пластинка, то есть сетчатка глаза, испорчена еще в одном отношении. И природа все это санкционировала. Там же скотома — слепое пятно. Дырка, попросту говоря, и дырка большая. Не преуменьшайте ее! Она по площади очень маленькая, когда я говорю в квадратных миллиметрах или в градусах. Ну, она разная бывает — от 1,3 до 1,7 миллиметра — что-то в этом роде. Но это очень большая площадь. Это пять угловых градусов. А чтобы вам было нагляднее, я вам скажу: по некоторым остроумным расчетам, этого достаточно для того, чтобы поместить одиннадцать полных лун, на небе соединить одиннадцать лун одна с другой, и если они попадут на слепое пятно, то они будут как раз этим слепым пятном, то есть вы их не увидите. Колоссальная, конечно, дыра. А как же мы смотрим? И тут есть одно совсем наивное соображение, с которым мне приходилось встречаться и у очень серьезных морфофизиологов зрения. Ведь мы же бинокулярные существа-то, двуглазые, так устроено: то, что попадает на слепое пятно одного глаза, не попадает на слепое пятно другого. Просто они не совмещаются в проекции. Это легко показать.

Отличное объяснение! Но, к сожалению, «отличное» в кавычках! Потому что я закрыл один глаз, а вижу все без дырок. Значит, второй глаз здесь ни при чем. С монокулярным зрением я тоже не вижу пятна. Но есть же опыты, скажете вы мне, в каждом учебнике показаны, монокулярное зрение — один глаз закрыт — тут крестик, тут еще что-то. Фиксируете крестик, придвигаете, и наступает момент, когда нет второго изображения. Так! Что тут за чудо?!

Тогда приходит второе объяснение — я цитирую Кравкова: дело в том, что это слепое пятно (и затем у аккуратного исследователя следующее неаккуратное выражение) «невольно заполняется образами соседних частей поля зрения»! Здесь непонятно все. Невольно — это еще понятно. Само собой, правда? Но вот второе совсем не понятно — соседних частей поля зрения. А как, если я соседнюю часть поля зрения нрзб на слепое пятно — я же ее деформирую, правда? И когда я сейчас провожу край бумаги, фиксируя монокулярно его, то у меня нигде не происходит деформация этого края.

Значит, подлежит объяснению не тот факт, что слепое пятно видит, а, скорее, подлежит объяснению другой факт: как же получается, что при известных условиях оно не видит? Потому что в нормальном случае оно видит. Это, конечно, парадокс: оно не может видеть, там нет фоточувствительных элементов, нет фоторецепторов.

Но я вам скажу еще об одной неприятности. Все говорят о скотоме. Всем известно это знаменитое пятно. Пять градусов, одиннадцать лун вмещает, и вещь серьезная. Но специалистам известны, кроме фиксированной скотомы, слепого пятна, другие скотомы. Они не описываются, не фиксируются, потому что они, ко всему прочему, блуждающие. Они возникают на сетчатке, эти пятнышки, и исчезают. Возникают на одном участке сетчатки, потом там исчезают и появляются новые.

Наша с вами воображаемая пластинка не только имеет дыру, но она имеет много дырочек. Вообще никуда не годная поверхность. Смотрите — разной зернистости, разной чувствительности и с дырами. Еще остается присоединить одно — она сферическая. Для проекции, знаете, сфера — не очень подходящая поверхность. Ну, допустим, там так работает наш преломляющий аппарат, что он приспособлен. Но это нас не спасает. Там минимум два радиуса кривизны преломляющей поверхности, а мы говорили об одном для упрощения. Ну, хорошо, преломляющий аппарат приспособлен к проекции на сферу. А на какую? На fovea centralis? На место наиболее отчетливого видения? Нет, наверное. На сферу. Тогда как быть с fovea centralis? Ведь надо все видеть, все обеспечить.

Говоря о fovea centralis, я упустил еще одну деталь, а там еще есть один ход, который сделала природа, то есть эволюция. Она, fovea centralis, так конфигурирована, что лучи света падают по отношению к стенкам, то есть к кривизне этой фовеа, под некоторым углом, который называется углом альфа. То есть чуть-чуть по касательной. Какой это эффект проекционный будет? Еще уплотняются элементы. Вот этот угол альфа еще повышает дискриминационную способность, просто я забыл об этом сказать. Говорил о сжатии, о сжимании колбочек, и упустил сказать, что они и сжаты, и расположены очень остроумно с оптической точки зрения.

Это уже детали. Но мы получаем в общем такое положение. Сферическая поверхность с двумя, по меньшей мере, радиусами кривизны, и вот если мы себе сейчас представим, учитывая все это, как выглядят сетчаточные проекции, сетчаточные образы, условно говоря, то мы увидим, что они выглядят совсем не так, как видимые образы вещей. Вот и приходится различать сетчаточный образ (говорят иногда — сетчаточные паттерны) и собственно видимый образ.

Заранее могу сказать, то, что на сетчатке, не похоже на объект и на образ этого объекта. Образ похож на объект, но не похож на сетчатку. Сетчаточная проекция не похожа на объект. То есть похожа, но в некотором отдалении. Несопоставимо ближе к миру образ видимый, а не сетчаточная проекция.

Еще одна, и, я бы сказал, пожалуй, самая большая неприятность. Много разных, неравномерно распределенных чувствительных рецепторов, фоторецепторов в глазе, сферическая, с двумя радиусами кривизны, поверхность, дырки, блуждающие скотомы. Но все обстоит еще хуже! Дело все в том, что изображение скользит, движется по сетчатке. И в условиях, которые я описал, скольжение по сетчатке не может не привести к искажению контура. Перемещение проекции обязательно связано с переходом от периферических частей к центральной части сетчатки. И вот здесь при наличии особой кривизны fovea centralis создается перелом изображения. Очень сложно.

Получается своеобразный эффект, не похожий на эффект перехода лучей из одной среды в другую. Топологический эффект. Вы имеете угрубленно один радиус кривизны, другой радиус кривизны, снова первый радиус. Теперь сместите изображение, сделайте его скользящим. Что будет при переходе от одного радиуса к другому? Грубое нарушение формы. То есть все время происходит некоторый поток искажения, поток смещения. А мы видим эти движения объектов по сетчатке? Я вот смотрю на предметы, меня окружающие. При этом я сам нахожусь в движении, предметы неподвижны. Движение есть. Движение — понятие относительное. Всякий это знает. Правда? Не все ли равно — движется объект или смещается глазное яблоко? Или глазные яблоки. Два глаза. Да, и бинокулярно я смотрю. Значит, можно упростить до такого идеального, теоретического глаза. Хорошо. Но он же стоит. Он неподвижен и не меняет свою форму ни в какой степени.

Я делаю вывод. Когда-то, развивая теоретические, теоретико-методологические, теоретико-познавательные соображения, я говорил о том, что мы видим не сетчатку, а мир, объекты. Помните, я говорил еще о физиологическом идеализме. То, что происходит в чувствительных аппаратах, не отгораживает от нас мира. Мы все-таки видим мир, вещи, а это только входные ворота, так сказать, — аппараты этого видения.

Ну, а теперь я могу, проанализировав сказанное, сделать еще шаг вперед. Я тут хочу оговорить, это вам потом в литературе будет часто встречаться. У нас есть такая эллиптическая форма выражения мысли. Сокращенное выражение. Мы часто говорим

так (и это — очень важное различение): надо различить видимый мир и видимое поле (имея в виду зрительное восприятие). Но не в смысле видения предметов мира, их отношений, вообще объективного предметного мира. Это видимый мир и видимое зрительное поле. Я имею в виду то, что проецируется? Нет, это не так. Это эллипсис, эллиптическое выражение. Конечно, зрительное поле не есть сетчаточное изображение. Не так просто, здесь есть свои отношения. И когда мы иногда их как бы приравниваем — это для простоты, для упрощения. Чтобы не нагромождать, лишние звенья не вводить в рассуждение. Но, повторяю, если бы мы могли увидеть то, что творится на сетчатке, мы бы не увидели мира. Даже в его уплощенности, даже в его неконстантности. Вообще бы его не увидели. Мы бы увидели очень своеобразно извращенную картину, своеобразно извращенный образ. К этому я должен сказать, что если верить тем исследованиям безусловно (а тут есть некоторая трудность своя, не буду в деталях вникать в это), что есть однозначная проекция точек сетчатки к элементам проекционного зрительного поля, 17-го затылочного поля, если верить, что там есть однозначное топологичное соответствие, то тогда надо сказать так — мы не увидим ничего, если мы будем смотреть на это проекционное поле. Оно зрительное, сетчаточное поле, перетранслированное, переданное на эти проекционные поля. Недаром же они называются проекционными. Какое-то соответствие там есть, только насколько оно точно — вот в чем вопрос. Насколько оно действительно точка к точке отнесено, в полном соответствии. Но это второе. Если в точном соответствии, тогда мы не можем ничего увидеть — никакой картинки в этом проекционном поле, никакой картины мира. Мы увидим нечто. Правильно?

Какой можно сделать генеральный вывод? Я его сейчас сформулирую, и хотел бы, чтобы вы обратили на него внимание. Вывод, товарищи, который не хочется, а приходится делать. Под давлением, как говорят, улик. Это, так сказать, следовательская, криминалистическая терминология. Так вот, под давлением улик, значительную часть которых я сегодня привел, приходится сделать такой вывод. По-видимому, процессом зрительного восприятия сетчаточный образ «снимается». Или иначе. По-видимому, сетчаточный образ, сетчаточная проекция снимается работой зрительной системы. Снимается, а не уничтожается. Что значит слово «снимается»? Это не очень удачный перевод немецкого слова «Anfhebnag», гегелевского, и Марксова, если хотите. Это значит, что нечто уничтожается в своем первоначальном бытии, так сказать, но вместе с тем сохраняется. Оно не просто выбрасывается, уничтожается. Да, сетчаточная проекция обязательно сохраняется, активно участвует в работе зрительной системы. Сама эта проекция не выступает в своем собственном виде.

Давайте посмотрим, какие вопросы остаются часто прикрытыми, обходятся. Первый вопрос. Отношение и природа видимого образа, зрительного образа предмета к механизмам зрения, к механизмам работы зрительной системы. Это самое важное. Что за странный процесс? Мы исходим с вами в исследовании из жизненной реальности. Эта жизненная реальность заключается в том, что я держу этот стакан в руках и имею отчетливый образ этого стакана. Правильно? Отличный образ. Так вот и спрашивается, как возникает этот отличный образ в условиях работы зрительной системы? Трудно не доводить до конца исследование — до порождения настоящего образа. Можно законно не доводить его до конца, нельзя и незаконно не иметь в виду на каждом шаге исследования, что это есть этап, механизм, процесс, который в общем-то должен завершиться чем? Порождением и существованием симультанного зрительного образа предметного мира объектов. И уж, конечно, не точки. Конечно, не светового пятнышка. Именно образа вещи потому, что зрение нам нужно не как земляному червю для того, чтобы реагировать «свет — не свет» (или каким-нибудь другим организмам с их чувствительными клетками, где-то рассеянными — в головной части, по всей периферии, как осязательные рецепторы). Нет, нам нужно увидеть вещь, отношение вещей, всю ситуацию.

Взгляну я сейчас на аудиторию. Вижу неподвижную аудиторию. Широким полем смотрю и не могу выделить в образе этого мира во всей его непосредственности никаких осветленных и затемненных, никаких более грубо изображенных или более тонко видимых элементов. И убеждаюсь я в этом очень просто. Беру, к примеру, на расстоянии вытянутой руки двухкопеечную монету, у меня проекция обязательно окажется в пределах фовеального зрения, закрываю один глаз и вижу что-то, окружающее эту монетку, как нечто, не такое ясное, не такое точное, не такое тонкое, с изъянами? Нет, никаких изъянов нет! Равномерное поле. Вот я сейчас на стену проецирую монетку, вот я закрыл фовеальное зрение, парафовеальное поле совершенно отчетливо. Я вам скажу по секрету, потому что это не совпадет с измерениями по периметру. Знаете, когда двигается штука от периферии к центру, я вижу периферию превосходно, у меня нет тумана на периферии, нет расфокусировки. И у вас ни у кого нет, конечно. Мы видим, имеем симультанную картину. У нас с вами лошадиного зрения нет, ограниченного известным образом каким-то углом зрения.

Ну, я немножко на этом задержался, товарищи, потому, что это все описывают, но на этом не настаивают, и поэтому опять возникают старые проблемы и старые ошибки. Мне теперь остается сказать еще о том, чем замечательна зрительная система. Помимо необыкновенно своеобразного и очень сложного устройства чувствительных зрительных рецепторов, этого колбочко-палочкового аппарата, распределения на сетчатке, проводящих путей, помимо всего этого есть одна замечательная черта. Глаз есть высокоподвижный орган. Я бы сказал больше. Он не просто высокоподвижный. Он непрерывно действующий, работающий, непрерывно движущийся. Покоящийся глаз есть наш условно неподвижный глаз. Потому что, если вы начнете исследовать и записывать достаточно точно и тонко движения глазного яблока, глаза, который фиксирует точку, то вы увидите, что хотя он относительно неподвижен (вот так вот, я смотрю на эту точку, тонкую точку), оказывается, что все-таки он совершает движения вокруг этой точки. Небольшого размера, правда. Но все-таки это никогда не будет точка. Это будет система линий, ограниченная небольшим полем, по которому происходит траектория движения. Поэтому можно сказать так. Глаз вообще не бывает неподвижным. Он всегда движется. Весь вопрос заключается в том, что в одном случае движения явные, крупные, большие, в другом — небольшие, наблюдаемые только инструментально. Когда я смотрю на глаз человека, рассматривающего точку, я не вижу движения. Но когда я фиксирую прибор на глазном яблоке и записываю точки, так сказать, микроскопически фиксирую движения, то оказывается, что глаз продолжает движение даже тогда, когда он фиксирует точку, то есть когда он макроскопически, так сказать, неподвижен. Когда он бывает в покое, например, если закрыть глаз, особенно в темноте, он покоится, находится в состоянии стопора, как аптекарские весы бывают в состоянии стопора. Но это исключительные случаи. Когда глаз открыт, когда вы смотрите, глаз подвижен. Вопрос только в том, насколько он подвижен.

Тайна решения этих проблем может быть, действительно, раскрыта тем, что глаз работает с материалом, который он получает в виде источника образа, но не в виде образа. Может быть, нам следует заняться гораздо более внимательно этими движениями, которые мы находим в работе зрительной системы. На этом мы закончим, и я следующую лекцию начну с описания, анализа деятельности, активности зрительной системы человека.

1 Кравков С.В. Глаз и его работа. М.; Л., 1950.

Оглавление