§ 3. Роль гуманитарного знания в картине мира современного человека

Картина мира современного человека на протяже­нии второй половины двадцатого века претерпела су­щественные изменения под влиянием научно-техничес­кой революции. Эти изменения прежде всего связаны с тем, что в ней появились существенно иные простран­ственно-временные параметры, осязаемо изменилось планетарное чувство — оно приобрело и приобретает конкретно переживаемые качества, определяемые раз­мерами планеты, состояние ее атмосферы, природны­ми явлениями, геополитической принадлежностью и т. п. Через средства массовой информации человек ста­новится причастным к множеству событий, реальным участником которых он непосредственно не является, но имеет к ним отношение.

Собственное отношение человека становится су­щественным моментом, определяющим степень его включенности в поток информации, которая поступает к нему через других людей.

Возникает и существует психологическая пробле­ма реагирования на информацию, опосредованную присутствием неизвестного, незнакомого, другого че­ловека, который лично неизвестен.

Думаю, что это привносит в картину мира совре­менного человека такие важные параметры как:

• переживание ценности своего отношения;

• переживания по поводу зависимости своей жизни от дру­гих людей.

Эти переживания, по-моему, обостряют чувствен­ность современного человека к гуманитарной инфор-

 мации, снижающей степень неопределенности этих переживаний и уточняющих их место в картине мира как целостности.

Так переживайие ценности своего отношения пред­полагает его рефлективность, наличие Я-концепции, переживание границ своего Я и т. п., т. е. необходимы усилия по осуществлению воздействия на собственное Я. Переживание зависимости от других людей требует наличия концепции Другого человека, сопоставления ее с Я-концепцией, осознание своего места среди других людей и т. п., т. е. опять необходимы усилия по осуще­ствлению воздействия на собственное Я.

Осуществление этих усилий невозможно, если у человека нет глобального переживания ценности сво­ей жизни, себя как живого человека, т. е. экзистенци­альных переживаний, отвечающих за конституирование всех других ценностей и их иерархизацию.

Многочисленные исследования показывают, что в двадцатом веке наметился ярко выраженный отказ че­ловека от собственных экзистенциальных пережива­ний, задающих целостность его картины мира и удер­живающих ее целостность в сознании человека. Это выражается во множестве конкретных феноменов — индивидуальных и социальных, — общее название которым было дано X. Ортега-и-Гассетом как существо­вание массового человека. Для него, как известно, ха­рактерно обесценивание глобальных индивидуальных переживаний, а значит, сведение картины мира к на­блюдаемой. Сама жизнь перестает восприниматься как экзистенция, она начинает существовать как последо­вательность сменяющих друг друга событий, что, есте­ственно, создает экзистенциальный вакуум, требую­щий заполнения целостным видением мира. Простая целостная картина мира, предлагаемая человеку ее персонифицированным носителем (гуру, вождем, учи­телем и т. п.) легко заполняет экзистенциальный ваку­ум, создавая иллюзию целостности, глобальности пе­реживания. Вместо личного, своего отношения к жизни появляется его замена — симулякр — в виде персони­фицированной идеи.

Трагические последствия этого связаны для чело­века не только с потерей экзистенциальных чувств и доверия к ним, но и с потерей возможности построе­ния концепции Другого человека, т. е. практически человек оказывается дезориентирован в психической реальности.

Проблема жизни как осуществления, как труда перестает существовать, жизнь рассматривается и проживается как следование. Все варианты инфанти­лизма и потребительства современного человека объе­динены общим признаком — отказом от глобальных переживаний собственной жизни, стремлению к уп­рощению картины мира до визуально воспринимаемой.

Это естественно приводит к тому, что из ценност­ных переживаний исчезает не только «благоговение перед жизнью» (А. Швейцер), но и достойное отноше­ние к смерти, предполагающее переживание ее как проявление жизни.

Смерть вытесняется из общественной и личной жизни, исчезает из картины мира, заменяясь страхом перед ней как формой отказа от ее реальности.

По-моему, есть смысл вспомнить в связи с этим рассуждения одного из изумительных философов на­шего века, нашего соотечественника, Н.Ф. Федорова, который рассуждал о неродственности мира (цитиру­ется по соч.: М.: Мысль, 1982. С. 66, 63), отмеченной взаимным вытеснением и враждой. Неродственность для него не только отрицательное определение содер­жания межличностных или социальных отношений, но и этико-космическая категория, которая делает людей орудием вытеснения старшего поколения младшим, взаимного стеснения, которое ведет к тому же вытес­нению. Неродственность — первое следствие основно­го зла — смерти, Н.Ф. Федоров считал, что «небратство коренится не в капризах, что словами искоренить его нельзя, что одно желание бессильно устранить причи­ны небратства; для этого нужен совокупный труд зна­ния и действия, ибо такая упорная болезнь, имеющая корни вне и внутри человека, не излечивается в мгно­вение ока».

В картине мира современного человека смерть отмечена печатью страха перед ней. Это приводит не только к обесцениванию старости как периода жизни человека, но и потере чувства исторического и психологического времени, к замене его отношением к физическому времени, как следствие этого —

 отказ от переживаний глобальной ответственности за жизнь.

Наблюдения над жизнью и непосредственный опыт практической психологической деятельности и преподавания психологии разным категориям людей позволяет мне выделить две тенденции в построении картины мира у наших современников и соотечествен­ников:

• поиск экзистенциальных воплощений ценности жизни и смерти (духовные поиски);

• отказ от экзистенциальных переживаний за счет погло­щенности реальностью настоящего, воплощающейся в конкретных, предметных переживаниях. Это делает очень большие группы людей очень чувствительными к экзистенциальной информации или ее подобию и создает условия для развития гуманитарной деятельности как по получению гуманитарного знания, так и по его примене­нию.

Какое знание отвечает запросам современного че­ловека. Манипулятивное? Экзистенциальное? Объясня­ющее? Создающее мечту? Идеал? Или приносящее успокоение, утешение, сытость и комфорт?

Это вопросы о том, какое место может и должна занимать гуманитарная наука в общественной жиз­ни... Думаю, что сегодня наука недостаточно осознает свое назначение в жизни каждого человека как на­стоящего, так и будущего времени... И, может быть, сегодня есть все основания прислушаться к словам о кризисе науки (особенно психологии) как к словам диагноза (см. например, «Вопросы психологии» № 6 1996, статья Ф.Е. Василюка «Методологический смысл психологического кризиса» и др.) и со всей возмож­ной серьезностью отнестись к существованию реаль­ных возможностей (и не малых) воздействия совре­менной цивилизации на содержание знания человека о нем самом. И, как показывает вся социальная жизнь, особенно конца двадцатого века, это знание может служить не только созиданию жизни, но и ее разру­шению, не только эволюции человека, но и его мо­ральному и физическому уничтожению. Примеры общеизвестные, и на них я останавливаться не буду.

Думаю, что роль гуманитарного знания в картине мира современного человека может быть обозначена как роль исходных посылок (данности, данного) для интеллектуального, сознательного отношения к соб­ственной сущности. Для непрофессионального челове­ка гуманитарное знание выполняет ту же роль, что для профессионального ученого методология. Они гаран­тируют (пусть на время) истинность, устойчивость, це­лостность картины мира, хотя и делают это разными способами.

Для человека, использующего гуманитарное зна­ние, существенным становится момент соответствия знания с его личными переживаниями, с его личной, если можно так сказать, открытостью знания о себе как о человеке. Опыт работы дает мне все основания гово­рить о том, что сензитивность человека к гуманитарно­му знанию резко возрастает в периоды кризисов, осо­бенно возрастных и личных, при этом актуализируется потребность человека в осознании роли и места смер­ти в жизни. Образ смерти возникает не только в кри­зисах, связанных с потерей (физической) близкого человека, но и при других обстоятельствах (выход на пенсию, развод, рождение больного ребенка, хроничес­кая болезнь и т. п.). Образ смерти присутствует и в возрастных кризисах, особенно в кризисе 30—35 лет (как у мужчин, так и у женщин). Это обостряет воспри­имчивость к экзистенциальной информации и перед человеком, который своей профессиональной деятель­ностью выбрал получение или использование гумани­тарного знания, открываются большие возможности воздействия на другого человека за счет личной пере­дачи экзистенциального знания, поэтому сегодня мож­но наблюдать, каким большим успехом пользуются люди, которые могут персонифицировать (или осмели­ваются это делать) экзистенциальное знание в виде непосредственного учительства. Они в полном смысле слова становятся учителями жизни, так как помогают отодвинуть образ смерти, убрать его из сознания, хотя бы на время своего присутствия.

Я не хочу никак оценивать деятельность этих лю­дей, это не входит в мою задачу, я просто хочу при­влечь внимание к существующей в нашем обществе у очень многих людей потребности в персонифициро­ванном экзистенциальном знании, которое освобож­дает на время (или навсегда) от усилий по построе-

нию картины мира, от напряжений по переживанию своего отношения к смерти, от выработки концепции смерти. В том, как реализуются запросы наших совре­менников на конкретизированное экзистенциальное знание, словно исчезает весь опыт творчества жизни, который был (и есть) в нашей культуре, в нашей оте­чественной традиции формирования картины мира. Это сожаление не случайно, так как в реальной рабо­те с людьми, которые просят о профессиональной помощи, в разных ее вариантах, чаще всего звучит просьба о манипулятивном знании, о «таблетке», ко­торую можно прописать и, приняв ее, найти утрачен­ное или неразвившееся — чувство, мысль, отношение и т. п... Отношение к человеку, в том числе и к самому себе как к неживому, не обладающему якобы важней­шей характеристикой живого — сознанием, простота понимания психического как постоянной величины заставляет думать о том, что в быту (и не только в быту) утрачены традиции (пусть не навсегда) мышления о человеке как о существе сотворенном. Смысл своего творения каждый человек соотносит с существовани­ем не только жизни, но и смерти, именно она, смерть, заставляет человека искать причины своего сотворе­ния, его смысл и назначение...

Именно смерть заставляет, вынуждает человека искать источники своего сотворения, отвечать на воп­росы о смысле и назначении страдания и боли, о веч­ности и бессмертии о правде и лжи... Чтобы отвечать на них надо иметь смелость и убежденность в неслу­чайном существовании человека на земле.

Поэтому одним из важнейших становится знание о происхождении человека, степень его достоверности определяет для носителя этого знания вектор отноше­ния к людям вообще, нравственный вектор обоснова­ния воздействия на другого человека, на самого себя. Думаю, что науке еще предстоит осмыслить последствия внедрения в сознание людей различных эволюционных теорий их влияния на развитие человечества, как сей­час многие пытаются осмыслить влияние, например, психоанализа 3. Фрейда на современную культуру...

Уход в общественном сознании от идеи сотворе­ния человека, как можно думать, привел к массовому распространению идеи о подобии человека своим родителям о педагогическом оптимизме, возможности «вырастить» человека с заданными качествами лично­сти качествами души, что сделало возможным, допус­тимым воздействие человека на человека практически безграничным; индивидуальность, непохожесть стали восприниматься как помехи в воспитательной работе не только на уровне общественных институтов, но и в близких межличностных отношениях.

Простота стала главным принципом в понимании человеком своей природы, но простота особого рода, простота равенства по заданному (задаваемому) пара­метру, даже если этот параметр обозначается, казалось бы, сверхсложно — Я.

Распространение идей формирования и их прак­тическое воплощение отодвинули идею сотворенности человека на недосягаемо далекое расстояние от обыденного сознания действующего человека и сама деятельность стала восприниматься как предметная, опредмечивающая, т. е. воплощающая в предмет сущностные качества человека. При этом назначение созданного предмета словно бы и не имеет значения, словно бы само по себе целесообразно и необходимо для человека как существа сознательного и смертно­го. Кризис гуманизма, который явственно наметился в двадцатом веке, давно был теоретически предска­зан тем же Н.Ф. Федоровым как следствие упований на природу человека, которая якобы сама по себе не­удержимо стремится к прогрессу, свету. Выяснилось, что на человеке, которого может заносить в кромеш­ный ад, вымощенный самыми благими намерениями, на его несовершенной, противоречивой природе, нельзя основать абсолют. За абсолют можно принять только идеал, стоящий выше человека, пусть даже только идеально, только в проекте.

Для самого Федорова это был и мог быть только Бог или Высший преображенный человек в составе богочеловеческого единства. Путь к такому человеку должен идти через преображение самой физической природы человека, через обретение им более высокого онтологического статуса. Для этого необходима реаль­ная активная работа по преодолению своей «проме-

 Глан

жуточности», своего несовершенства. В своих текстах он начинает разработку идеи эволюции, которая потом будет подробно изложена у многих мыслителей — В.М. Вернадского, В.ф. Купревича, К.Э. Циолковско­го, П. Тейяра де Шардена и других. Это мысль о том, что современный человек не является вершиной эво­люции, он только промежуточное звено в длинной цепи существ, которые имели и имеют прошлое, бу­дут, несомненно, иметь и будущее, за сознанием и жизнью в нынешней форме будут следовать «сверх­сознание и сверхжизнь», как писал Тейяр де Шарден.

Думаю, что нет надобности останавливаться на про­тиворечии, которое содержат эти идеи и идеи о заверше­нии эволюционного процесса, на человеке современного вида. Зафиксирую только несколько следствий, как мне кажется, важных для понимания последствий этих идей для индивидуальной жизни человека: прежде всего это этические последствия антропоцентризма — эгоизм, по­требительство, не родственность — враждебность и т. п.

Итак, любая идея о эволюции несет не только со­держательную, но и этическую нагрузку. Мера чело­веческого в человеке в свете эволюционных идей ста­новится предельно реальной, действенной, обращается в конкретные формы как законодательных актов, так и конкретных научных теорий своего времени.

Относительно независимо от собственных пережи­ваний и установок ученого, получающего гуманитар­ное знание, он оказывается вовлеченным в процесс научного мышления и обязан проверять истинность своего мышления в соответствии со сложившимися критериями. Не требует особых доказательств тот факт, что система критериев истины в гуманитарном знании аналогична той, которая сложилась в естественных науках, исследующих неживую реальность.

Системный подход к явлениям живой природы, ос­нованный на выделении и описании системообразующих факторов и их функций не может в полной мере зафиксировать качества живого.

Этическое содержание научного знания отражает противоречивость природы самого человека как суще­ства познающего и осознающего процедуру собствен­ного познания (я могу то, что я могу; я не могу то, что я не могу...)

В гуманитарном знании, как ни в каком другом, встречаются логика действия и логика смысла, логика преобразования и логика творения, личные пережива­ния воздействия на другого человека и переживание последствий воздействия других людей и способы научного познания, его логика...

В гуманитарном знании другие люди задают обра­зец правильного мышления как способ познания, но сила воздействия на других полученного научного зна­ния (Ошо, Ауровиль, школа Эльконина—Давыдова и др.) определяется часто возможностью воплощения это­го знания в немедленное действие по «улучшению» жизни, по ее изменению. Гуманитарное знание как научный текст тоже не может быть бесстрастным, оно, как жизнь, пристрастно, и его место в потоке жизни (как законченного текста) постоянно меняется, конеч­но, в том случае, если оно включено в этот поток, если оно в нем востребовано.

Когда описывается содержание кризиса в совре­менном гуманитарном знании, то прежде всего гово­рят о потере целостного человека как предмета изуче­ния. Думается, что в отечественной психологии как в одном из видов гуманитарного знания (и это типично и для других его видов) остались, по существу, не во­стребованными идеи о целостном человеке, которые разрабатывались многими отечественными и зарубеж­ными философами (Н. Федоров, Вл. Соловьев, О. Конт, Э. Ренан, Д. Пристли и др.). Утилитарно-практическая направленность современного гуманитарного знания, стремление свести его рецептуре действия, часто ори­ентированного на простую результативность цели, понимание цели гуманитарного знания как помогаю­щего обедняет, по-моему, смысл и цель исследования в гуманитарной сфере, упрощает смысл и цель приме­нения гуманитарного знания.

Естественно, что помогающая функция научного гуманитарного знания возникает сама собой, если оно выполняет свою главную, на мой взгляд, задачу: фик­сирует для человека его индивидуальную жизнь как проявление ЖИЗНИ, осуществляя это вносит в ежед­невное, бытовое употребление идеи эволюции челове­ка, идеи НАУКИ, идеи БЫТИЯ и идеи Идеала БЫТИЯ — как общего для всего человечества, так и для индивидуальной жизни каждого человека, идею текста, книги как идею результата мысли поколений.

Гуманитарное знание творит человека для самого себя и для других людей. Думаю, что высокий стиль здесь не дань лингвистике, а возможность зафиксиро­вать способ связи человеческих усилий, сотворящий собственную жизнь.

Если эксплуатировать только помогающую роль гуманитарного знания, то оно, по существу, станет ненужным для построения картины мира как интег­ральной составляющей сознания человека, если будет обслуживать временные, переходящие немощи чело­века, его бессилие сделать что-то правильно, с пользой и т. п. Экзистенциальная роль гуманитарного знания в том, чтобы помочь, если уж пользоваться этим сло­вом, человеку избавиться от его главной немочи — смерти. Современные достижения в разных науках (опыты по клонированию, психотехнические воздей­ствия — настрой, например, показывают, что челове­ческие возможности в борьбе со своим главным неду­гом возрастают достаточно быстро, если мерить их мерками вечности. В конечном счете, это не только красивая мечта — бессмертие, воскрешение, это и способ мышления человека о своей природе, это по­мощь людям в главном — в определении смысла, ко­торый, как известно сегодня, надо находить каждому самому, его невозможно задать или дать, его можно найти, если жить.

В конечном итоге роль гуманитарного знания в картине мира современного человека и состоит в том, что пытается ответить на вопрос: зачем жить? И потом уже — как это делать?

Если попробовать зафиксировать те противоречия, которые есть в современном гуманитарном знании, то они могли бы, по-моему, выглядеть следующим образом.

• Является ли человек — разумный идеалом эволюции ?

• Как соотносятся физическая и психическая природа че­ловека?

• Существует ли наука о ЖИЗНИ ЧЕЛОВЕКА? Можно ли освоить эту науку?

• Как в ходе эволюции неживое стало живым, а живое — со­знательным? Куда дальше идет линия эволюции неживого?

Прогресс и эволюция - как они связаны между собой? В каких отношениях находятся между собой разум и со­знание?

• Как связаны мышление и практическое действие?

• Какими способами можно (и нужно) получать достовер­ное гуманитарное знание?

Возможно, я выделила далеко не все, но перечис­ленные противоречия дают возможность сформулиро­вать, может быть, одну из важнейших задач гуманитар­ного исследования — поиск той целостности, которая содержит в себе весь потенциал развития человека, все возможности сотворения, преобразования, преображе­ния жизни во всей полноте ее воплощения.

Мне кажется, что постановка такой задачи позво­ляет выделить в гуманитарном знании важнейшие составляющие картины мира современного человека и мыслить о них, познавая их всем миром, как говорил Н.Ф. Федоров, ученых и неученых:

ЖИЗНЬ

СМЕРТЬ

РАЗУМ

УМ

я

ДРУГИЕ

БЕССМЕРТИЕ

ДЕЛО

ВЕЧНОСТЬ

КОНЕЧНОСТЬ

СТРАХ

РАДОСТЬ

ИДЕАЛ

РЕАЛЬНОСТЬ

Может быть, такое знание задает целостность?

Известно, что каждый человек выстраивает свою картину мира, отражающую связность его опыта. Опыта чего? Гуманитарного знания о жизни людей, осознанного и, может быть, не воплощаемого, не воп­лощенного, но потенциально существующего. Потен­циальное — мечта — может быть реальнее осуществ­ляемого...

Когда определяются будничные, прозаические вещи — программы, учебные планы, — возникают одни и те же вопросы: зачем эта или иная информация людям?

Может быть, этот вопрос можно сформулировать и иначе: что с этой информацией они смогут делать?

 Будут знать, как правильно жить, как правильно мыслить? как правильно воспринимать то или иное конкретное событие?...

СЕГОДНЯ, сейчас весь опыт, который подарила жизнь, подсказывает ответ на этот вопрос в другом направлении... Научиться жить можно, видимо, только в том случае, если живешь, а не существуешь или вы­живаешь. Самым главным признаком жизни можно, ду­маю, считать переживание своей человеческой целос­тности как неисчезающего качества, т. е. фактически реальности бессмертия...

Гуманитарное знание могло бы выполнять в кар­тине мира современного человека цементирующую роль, так как оно содержит в себе множество способов мышления за счет возможности каждого человека по­лучать, нести и применять это знание на общее дело всего человечества... Только какое оно, наше общее дело... Какой ответ мы сегодня можем дать, захотим дать, — от этого во многом, думаю, будет зависеть бу­дущее как самого гуманитарного знания, так и его место в жизни каждого человека.

Как говорил в свое время Л. Шестов о роли науки:

«Наука не констатирует, а судит. Она не изображает действительность, а творит истину по собственным, автономным, ею же созданным законам. Наука, иначе говоря, есть жизнь перед судом разума. Разум решает, чему быть, а чему не быть. Решает он по собственным — этого нельзя забывать ни на минуту — законам, совер­шенно не считаясь с тем, что именует «человеческим, слишком человеческим». Не ошибается ли разум в своих выгодах» (Соч., т. 2, с. 52—55).

Обоснование — одна из важнейших процедур че­ловеческой духовной деятельности, если ею человек пытается заниматься, он неизбежно приходит к этой процедуре, при этом совершенно неважно, занимает­ся ли он духовной практикой или пытается получать истинное знание научными способами.

Гуманитарное знание как обоснование духовной деятельности в области морального сознания человека представлено операцией оправдания или осуждения, а в области познавательной (научной) подтверждения, помологической импликации (вообще — условного суждения), предсказания, объяснения, доказательства.

Состав обоснования всегда распадается на две части:

• «обосновывающий» идеальный объект, или основание и

• обосновываемый идеальный объект, или обосновывае­мое. Идеальным можно считать любой фрагмент созна­тельной духовной деятельности человека, отраженный в языке...

Всякий акт обоснования, например, обоснования смысла жизни, есть вместе с тем и акт формирования обосновываемого объекта. Именно в этом смысл и ценность обоснования. Обосновываемое в том виде, в каком оно выступает в конце этой процедуры, всегда имеет, по крайней мере, одну новую характеристику, какой до этого не было в начале процедуры. Новые характеристики обосновываемое получает благодаря операции установления той или иной связи между обосновываемым и основанием и приписыванию пер­вому из них некоторых характеристик второго. Сам человек ищет эту связь, это полностью зависит от него.

Литература

1. Шестов Л. Собрание сочинений, т. 2. М.: Наука, 1993.

2. ФедоровН. Сочинения. М.: Мысль, 1982.

 

Оглавление