4. Психологическая типология

[Впервые   опубликовано   под  названием   Psychologische  Typologie:Suddeutsche  Monatshefte,  XXXIII, 5  (1936 февраль).  S.264-272.  Настоящийперевод  сделан с  английского  издания  /15-  Vol.6. P.542-555/. Перевод В.Зеленского.]     Уже  с  самых  ранних  дней  в  истории  науки   была  заметна  попыткарефлективного  интеллекта  ввести градации между двумя  полюсами абсолютногосходства и различия у людей. Это реализовалось в некотором количестве типов,или темпераментов - как они тогда были названы, - которые классифицировалисходства  и  различия в  формальные  категории.  Греческий  философ Эмпедоклпопытался внести порядок в хаос естественных явлений,  разделив их на четырестихии:  земля, вода, воздух и  огонь.  Тогдашние врачи оказались первыми изтех, кто применил этот принцип разделения в  соединении с учением о  четырехкачествах: сухой, влажный, холодный, теплый - по отношению к людям, и, такимобразом,  они   попытались  свести  путаное  разнообразие   человечества   вупорядоченные группы. Наиболее значительными в серии таких попыток оказалисьизыскания  Галена,  чье  использование  этих  учений  оказывало  влияние  намедицинскую науку  и на  само лечение больных в течение семнадцати столетий.Сами  названия  темпераментов  Галена  указывают  на  свое  происхождение  впатологии   четырех   нравов  или  склонностей   -  качеств.  Меланхоликобозначает преобладание черной  желчи, флегматик -  преобладание  флегмы илислизи (греческое  слово флегма означает огонь, и  флегма рассматривалась какконечный  продукт воспаления),  сангвиник -  преобладание крови и  холерик -преобладание желтой желчи.     Сегодня  очевидно,  что наше современное  понятие  темперамент  сталозначительно более психологическим, так как в процессе человеческого развитияна  протяжении  последних  двух  тысяч  лет  душа освободилась  от  всякойумопостигаемой  связи  с  холодным ознобом и  лихорадкой  или от желчных илислизистых   выделений.  Даже   сегодняшние  врачи  не  смогли  бы   сравнитьтемперамент,   то   есть  определенный  тип  эмоционального  состояния   иливозбудимости,  непосредственно  со  спецификой кровообращения или состояниемлимфы,  хотя их  профессия  и специфический  подход  к  человеку  с  позициифизического   недуга  искушает   гораздо   чаще,  нежели   непрофессионалов,рассматривать  психическое как  конечный  продукт,  зависимый от  физиологиижелез.  Humours  (соки  человеческого  организма) сегодняшней медицины  неявляются больше  старыми телесными выделениями, но оказываются более тонкимигормонами, иногда до значительной  степени  влияющими на темперамент, еслиопределять последний как интегральную сумму эмоциональных реакций. Целостныйтелесный  склад, его конституция в  самом широком смысле имеют весьма теснуювзаимосвязь  с психологическим темпераментом,  так что мы не вправе обвинятьврачей, если  они  рассматривают психические явления в  значительной степенизависимыми от тела. В каком-то смысле психическое и есть живое тело, а живоетело - одушевленная материя; так или иначе, существует нераскрытое  единствопсихики и тела, нуждающееся как в физическом, так и в психическом изучении иисследовании,  другими словами,  это  единство с необходимостью  и  в равнойстепени  оказывается  в  зависимости  как от  тела,  так  и  от  психики,  инастолько,  насколько  к тому  склоняется сам исследователь. Материализм XIXвека  утвердил первенство  за телом,  оставив  психическому  статус  чего-товторичного  и производного,  позволив  ему  не  больше  реальности,  чем такназываемому  эпифеномену. То,  что  утвердило  себя  как  хорошая  рабочаягипотеза,   а  именно   что   психические  явления  обусловлены  физическимипроцессами,  с приходом  материализма стало философской  презумпцией.  Любаясерьезная  наука  о живом организме  отвергнет такую  презумпцию, так как, содной стороны, она постоянно  имеет в виду,  что  живая материя является всееще  не  разгаданной тайной, а с другой  -  имеется  достаточно  объективныхсвидетельств,  чтобы  распознать наличие  совершенно  несоединимого  разрывамежду  психическими  и  физическими явлениями, так  что  психическая областьявляется не менее таинственной, чем физическая.     Материалистическая  презумпция  оказалась возможной только  в последнеевремя, когда представление человека о психическом,  менявшееся на протяжениимногих  веков,  смогло  освободиться  от   старых  взглядов  и  развиться  вдостаточно  абстрактном  направлении.  Древние  представляли  психическое  ителесное вместе  как  неразделимое  единство, поскольку  были  ближе  к томупервобытному  миру,  в  котором  моральная  трещина  еще не  пролегла  черезличность,   а   непросвещенное   язычество   все    еще   чувствовало   себянераздельно-единым,  детски-невинным  и  не  обремененным  ответственностью.Древние египтяне все еще  сохранили способность предаваться наивной  радостипри перечислении  тех  грехов,  которых они не совершили: Я  не отпустил ниодного  человека  голодным.  Я никого  не  заставил  плакать. Я не  совершилубийства   и  так  далее.  Герои  Гомера   плакали,   смеялись,  гневались,перехитряли  и убивали друг  друга  в  мире,  где  подобные  вещи  считалисьестественными  и  очевидными  как для людей, так  и  для богов, и  олимпийцыразвлекались, проводя свои дни в состоянии неувядающей безответственности.     Это происходило на таком  архаическом  уровне, на котором существовал ивыживал  дофилософский человек.  Он всецело пребывал  в  тисках  собственныхэмоций. Все  страсти, от которых  закипала  его кровь  и колотилось  сердце,которые  ускоряли   его   дыхание  или  заставляли  затаить  его  вовсе  иливыворачивали его внутренности наизнанку,  - все это было проявлением души.Поэтому он поместил душу в  область  диафрагмы (по-гречески phren, что такжеозначает разум)  и сердца. И только у первых  философов место разума сталоприписываться  голове.  Но еще  и  сегодня существуют племена у  негров, чьимысли  локализованы,  главным образом,  в области живота, а индейцы Пуэблодумают с помощью своего сердца, - только сумасшедший думает своей головой,говорят  они.  На этом уровне  сознания  существенным  является  переживаниечувственных взрывов и ощущение самоединства. Однако  одновременно безмолвными  трагическим для архаического человека,  начавшего думать, стало появлениедихотомии,  которую Ницше  положил  у  дверей  Заратустры:  обнаружение  парпротивоположностей, разделение  на  четное  и  нечетное,  верхнее и  нижнее,доброе и злое. Это была работа древних пифагорейцев, ставшая  их  учением  оморальной  ответственности  и серьезных метафизических  последствиях  греха,учением,  которое  постепенно   в   течение  веков  просачивалось   во   всеобщественные слои, главным образом,  благодаря распространению орфических  ипифагорейских  мистерий.  Даже  Платон использовал притчу  о  белых и черныхлошадях,  чтобы  проиллюстрировать неподатливость  и полярность человеческойпсихики, а еще раньше мистерии провозглашали учение о добре, вознаграждаемомв грядущем, и зле, наказываемом в аду. Эти учения  не могли  быть отвергнутыкак  мистический вздор  и  обман философов из  лесной глуши, о чем заявлялНицше,  или  как сектантское  ханжество,  так  как уже в VI веке  до  н.  э.пифагореизм  был  чем-то  вроде государственной религии на  всей  территорииGraecia  Magna (Великой Греции).  Кроме того, идеи, составлявшие основу этихмистерий,  никогда не умирали,  но пережили философский ренессанс во II векедо  н.  э., когда оказали огромное влияние на  мир александрийской мысли. Ихстолкновение с пророчеством Ветхого Завета привело  впоследствии к тому, чтоможно назвать началом христианства как мировой религии.     Теперь уже из  эллинистического  синкретизма возникает разделение людейна  типы,  что  было  совершенно  не  свойственно  гуморальной  психологиигреческой медицины.  В философском смысле, здесь и  возникли градации  междупарменидовскими  полюсами  света  и  тьмы,   верха  и  низа.   Людей   сталиподразделять  на  гиликов  (hylikoi),  психиков  (psychikoi)  и  пневматиков(pneumaticoi), выделяя соответственно  материальное, психическое и  духовноебытие.  Подобная классификация не является,  конечно,  научной формулировкойсходств и различий  -  это  критическая  система ценностей, основанная не наповедении   и  внешнем  виде   человека  как  фенотипа,  а  на  определенияхэтического,  мистического  и  философского  свойства.  Хотя  последние и  неявляются в точности христианскими  понятиями, они тем не  менее составляютнеотъемлемую часть раннего христианства  во  времена Святого Павла. Само егосуществование является неопровержимым  доказательством того раскола, которыйвозник в первоначальном единстве человека, целиком  пребывавшего  во  властисвоих эмоций. Перед этим  человек представал обыкновенным живым существом  иоставался  в   таком  качестве  лишь  игрушкой  опыта,  своих   переживаний,неспособный   к  какому-либо   рефлективному  анализу   относительно  своегопроисхождения и своей судьбы. И теперь вдруг он обнаружил себя стоящим передтремя  судьбоносными  факторами - наделенный  телом,  душой и  духом,  передкаждым из которых он имел  моральные обязательства. Предположительно уже прирождении  было  решено,   проведет  ли  он  свою  жизнь  в  гилическом   илипневматическом  состоянии или  же  в каком-то неопределенном  местоположениимежду  ними.   Прочно  укоренившаяся  дихотомия  греческого  разума  сделалапоследний  более  острым  и  проницательным,   а  результирующий  ее  акцентзначительно  сместился теперь  на  психическое  и  духовное,  что  привело кнеизбежному отделению  от  гилической области тела. Все наивысшие и конечныецели лежали в моральном предназначении человека, в его духовном сверхмирскоми   сверхземном  конечном   пребывании,   и  отделение   гилической  областипревратилось в расслоение между миром и духом. Таким образом, первоначальнаяучтивая  мудрость,  выраженная  в  пифагорейских  парах  противоположностей,сделалась  страстным  моральным  конфликтом. Ничто, однако, не  способно таквзбудоражить  наше самосознание и  настороженность, как  состояние  войны  ссамим собой.  Едва  ли можно помыслить о каком-либо другом более эффективномсредстве  пробудить  человеческую  природу  из безответственного и невинногополусна  первобытной  ментальности  и  привести  ее  к  состоянию осознаннойответственности.     Этот  процесс  называется  культурным  развитием.  Он  в  любом  случаеявляется  развитием  человеческой  возможности  различения  и способности  ксуждению - сознания вообще. С возрастанием знания  и  повышением критическихспособностей  были  заложены основы для повсеместного  последующего развитиячеловеческого разума с точки зрения (с позиции) интеллектуальных достижений.Особым  умственным  продуктом,  далеко превзошедшим  все достижения древнегомира,  стала наука.  Она  закрыла  трещину между человеком  и природой в томсмысле,  что,  хотя  человек  и был  отделен  от  природы,  наука  дала  емувозможность вновь отыскать свое соответствующее место в естественном порядкевещей. Однако его особая метафизическая позиция должна  была быть  выброшенапри  этом за борт,  отвергнута настолько, насколько она  не была  обеспеченаверой  в традиционную религию, -  откуда и  возник известный  конфликт междуверой  и  знанием.  Во   всяком  случае,  наука  осуществила  превосходнуюреабилитацию   материи,  и   в  этом   отношении  материализм   может   дажерассматриваться как акт исторической справедливости.     Но одна,  безусловно весьма  важная, область опыта,  сама  человеческаяпсихика, на очень долгое время осталась заповедной областью метафизики, хотяпосле Просвещения  и делались все увеличивавшиеся  серьезные попытки сделатьее  доступной  научному исследованию.  Первые экспериментальные  опыты  былисделаны в области чувственных восприятий, а затем постепенно перешли в сферуассоциаций.  Эта исследовательская  линия  проложила путь  экспериментальнойпсихологии,  и  ее кульминацией  стала  физиологическая психология Вундта.Более описательный подход в психологии, с которым  вскорости вошли в контактмедики, получил развитие во Франции. Его главными представителями были  Тэн,Рибо и Жане. Данное направление, главным образом, характеризовало то,  что внем психическое подразделялось на  отдельные механизмы или процессы. В светеэтих попыток  на  сегодня  существует подход, который можно было  бы назватьхолистическим - систематическое наблюдение психического как целого. Многоеуказывает  на   то,  что   это   направление   зародилось   в   определенномбиографическом типе, в частности  в том типе, который в древнюю эпоху, такжеимея свои специфические преимущества, описывался как  удивительная судьба.В этой связи я  думаю о Юстине Кернере и его Seeress of  Prevorst и о случаеБлумхардта-старшего и его медиуме  Готтлибине Диттусе.  Однако,  чтобы  бытьисторически  справедливым, я  должен  не забыть упомянуть средневековую ActaSanctorum.     Эта  линия   исследования  продолжилась  и  в  более  поздних  работах,связанных  с именами Уильяма Джемса,  Фрейда  и  Теодора Флурной (Flournoy).Джемс и его  друг  Флурной,  швейцарский  психолог, сделали попытку  описатьцелостную  феноменологию  психического,  а  также  обозреть   ее  как  нечтоцелостное. Фрейд  также,  как  врач,  взял  за исходную точку целостность  инеразделимость человеческой личности, хотя,  в соответствии с духом времени,он  ограничился  исследованием  инстинктивных  механизмов  и  индивидуальныхпроцессов. Он  также  сузил картину  человека до  целостности весьма  важнойбуржуазной коллективной личности,  и это с  неизбежностью  привело  его  кфилософски односторонним  интерпретациям. Фрейд,  к  несчастью,  не выдержалискушений  медика и все психическое свел  к телесному,  сделав это в  манерестарых гуморальных  психологов, не  без революционных жестов в сторону техметафизических заповедников, к которым он питал священный страх.     В отличие от Фрейда,  который после правильного психологического стартаповернул   назад   в   сторону   древнего   предположения   о   верховенстве(суверенитете,  независимости) физической конституции и  попытался вернутьсяобратно в теорию, в которой инстинктивные процессы  обусловлены телесными, яначинаю  с  предпосылки  о  верховенстве  психического. Так  как телесное  ипсихическое в некотором  смысле образуют единство - хотя в проявлениях своейприроды они совершенно  различны, -  мы  не  можем  не  приписать реальностькаждому из них. Пока у нас нет способа постигнуть это  единство, не остаетсяничего другого, как изучать их отдельно и временно относиться к ним как к независящим друг от друга, по крайней мере по своей структуре.  Но то, что онине  таковы,  можно  наблюдать  каждый день  на  самих себе.  Хотя если бы мыограничились только этим, то никогда не были бы в состоянии понять  что-либов психическом вообще.     Теперь же, если  мы предположим независимое верховенство  психического,то  освободим  себя  от - на  данный момент -  неразрешимой задачи  сведенияпроявлений  психического  на  нечто определенно  физическое.  Мы можем затемпринять  проявления  психического  как  выражения  его  внутреннего бытия  ипопытаться установить определенные сходства и соответствия или типы. Поэтомукогда  я  говорю  о  психологической  типологии,  то  имею  под этим в  видуформулировку структурных элементов  психического,  а не описание психическихпроявлений  (эманации)  индивидуального  типа   конституции.   Последнее,  вчастности,  рассматривается в исследованиях  о  строении  тела  и  характереКречмера.     В  своей  книге   Психологические  типы  я  дал   подробное  описаниеисключительно  психологической  типологии.  Проведенное   мной  исследованиеосновывалось  на  двадцатилетней  врачебной  работе,  позволившей мне  тесносоприкоснуться с людьми самых разных классов и уровней со всего  мира. Когданачинаешь молодым доктором, то голова все еще  полна клиническими случаями идиагнозами.  Со временем, правда, накапливаются впечатления совершенно иногорода.  Среди   них  -   ошеломляюще   огромное   разнообразие   человеческихиндивидуальностей,    хаотическое    изобилие    индивидуальных     случаев.Специфические обстоятельства вокруг них,  и  прежде всего сами специфическиехарактеры, и создают клинические  картины, картины,  которые, даже  при всемжелании, могут быть втиснуты  в смирительную рубашку диагноза  только силой.Тот факт,  что определенное расстройство может  получить  то  или  иное имя,выглядит  совершено  несоответствующим  рядом с  ошеломляющим  впечатлением,свидетельствующим,  что  все клинические  картины  являются  многочисленнымиподражательными или сценическими демонстрациями определенных конкретных чертхарактера. Патологическая проблема, к  которой все и сводится, фактически неимеет ничего общего  с клинической картиной, а, по сути, является выражениемхарактера.  Даже  сами  комплексы,  эти ядерные элементы невроза, являютсясреди  прочего   простыми   сопутствующими   обстоятельствами  определенногохарактерологического предрасположения. Легче  всего это увидеть  в отношениипациента  к  своей родительской семье. Скажем, он является одним из  четырехдетей у своих  родителей, не самым младшим и не  самым старшим, имеет  то жесамое образование и обусловленное поведение, что и другие. Однако  он болен,а  они  здоровы. Анамнез показывает,  что вся серия воздействий, которым он,как  и  другие,  был  подвержен  и  от  которых  все  они   страдали,  имелапатологическое влияние  только на него одного - по  крайней мере  внешне, повсей видимости. В действительности, эти воздействия  и в его случае  не былиэтиологическими  факторами,  и  в   их   фальшивости   нетрудно   убедиться.Действительная причина  невроза  лежит в специфическом  способе,  которым онреагирует и ассимилирует эти влияния, исходящие из окружающей среды.     В сравнении множества подобных случаев мне постепенно становилось ясно,что  должны быть  две фундаментально разные  общие  установки, которые делятлюдей   на   две   группы,   обеспечивая  всему   человечеству   возможностьвысокодифференцированной индивидуальности.  Поскольку очевидно, что  это  несам случай как таковой, то можно сказать лишь, что  данная разница установококазывается легко наблюдаемой, только когда  мы  сталкиваемся с относительнохорошо   дифференцированной  личностью,   другими   словами,  это   обретаетпрактическую  важность   только  после   достижения   определенной   степенидифференциации. Патологические случаи такого рода  - это почти  всегда люди,которые  отклоняются  от семейного  типа и  в  результате  не находят большедостаточной  защиты в  своей  унаследованной  инстинктивной  основе.  Слабыеинстинкты   являются   одной   из   первейших  причин   развития   привычнойодносторонней  установки,  хотя,  в  крайнем  случае,  это  обусловлено  илиподкреплено наследственностью .     Я назвал  эти две  фундаментально  различные установки экстраверсией  иинтроверсией.  Экстраверсия характеризуется  интересом  к внешнему  объекту,отзывчивостью и готовностью воспринимать внешние события, желанием  влиять иоказываться под влиянием  событий, потребностью вступать во взаимодействие свнешним миром,  способностью  выносить  суматоху  и  шум  любого  рода,  а вдействительности  находить  в  этом  удовольствие,  способностью  удерживатьпостоянное внимание к окружающему миру, заводить много друзей и знакомых безособого, впрочем, разбора и в конечном  итоге присутствием ощущения огромнойважности быть рядом с кем-то избранным, а следовательно, сильной склонностьюдемонстрировать самого себя. Соответственно, жизненная философия экстравертаи  его этика  несут  в  себе,  как правило,  высококоллективистскую  природу(начало)  с  сильной  склонностью к альтруизму.  Его  совесть в значительнойстепени  зависит от  общественного  мнения.  Моральные  опасения  появляютсяглавным образом  тогда,  когда  другие  люди знают. Религиозные  убеждениятакого человека определяются, так сказать, большинством голосов.     Действительный субъект, экстраверт как субъективное  существо, является-   насколько   это  возможно  -  погруженным  в  темноту.  Он  прячет  своесубъективное начало  от самого себя под покровом бессознательного. Нежеланиеподчинять  свои  собственные  мотивы  и побуждения  критическому  осмыслениювыражено очень явственно. У него нет секретов, он не может хранить их долго,поскольку всем  делится с другими. Если же нечто не могущее быть  упомянутымкоснется его, такой человек предпочтет  это  забыть. Избегается все, от чегоможет потускнеть  парад оптимизма и позитивизма. О  чем бы он ни думал, чегони делал или ни намеревался сделать, подается убедительно и тепло.     Психическая  жизнь данного личностного типа разыгрывается, так сказать,за  пределами его самого,  в окружающей  среде.  Он живет в других  и  черездругих - любые размышления о  себе приводят его в содрогание. Прячущиеся тамопасности   лучше  всего  преодолеваются  шумом.  Если  у  него   и  имеетсякомплекс, он находит прибежище в социальном кружении, суматохе и позволяетпо  нескольку  раз  на дню быть уверяемым,  что все в порядке. В том случае,если  он не  слишком вмешивается  в чужие дела,  не слишком  напорист  и  неслишком поверхностен, он  может быть ярко  выраженным  полезным членом любойобщины.     В  этой короткой статье  я вынужден довольствоваться беглым очерком.  Япросто  намерен  дать читателю  некоторую идею того, что  собой представляетэкстраверсия,  нечто,   что  он  может  привести  в  соответствие  со  своимсобственным знанием о  человеческой природе. Я сознательно  начал с описанияэкстраверсии,  поскольку данная установка знакома  каждому, -  экстраверт нетолько живет в этой установке, но  и всячески демонстрирует ее  перед своимитоварищами  из  принципа.  Кроме  того,   такая   установка  согласуется   сопределенными общепризнанными идеалами и моральными устоями.     Интроверсия, с другой стороны, направленная не на объект, а на субъектаи не ориентированная объектом, поддается наблюдению не  так легко. Интровертне  столь  доступен,  он  как бы находится  в  постоянном  отступлении передобъектом, пасует перед ним. Он держится  в отдалении от  внешних событий, невступая во взаимосвязь с ними, и проявляет отчетливое негативное отношение кобществу, как только оказывается среди изрядного количества людей. В большихкомпаниях  он чувствует  себя одиноким и  потерянным.  Чем  гуще  толпа, темсильнее нарастает  его сопротивление.  По  крайней  мере, он не с ней и неиспытывает  любви  к сборищам  энтузиастов.  Его  нельзя  отнести  к разрядуобщительного человека.  То,  что  он  делает,  он  делает  своим собственнымобразом,   загораживаясь  от  влияний   со  стороны.  Такой  человек   имеетобыкновение  выглядеть неловким,  неуклюжим, зачастую нарочито сдержанным, итак уж водится, что либо по причине некоторой бесцеремонности манеры, или жеиз-за своей  мрачной недоступности,  или чего-либо совершенного  некстати онневольно наносит людям обиду. Свои лучшие качества он приберегает для самогосебя и вообще  делает все возможное, чтобы умолчать о них. Он легко делаетсянедоверчивым, своевольным, часто страдает от неполноценности своих чувств  ипо этой причине является также завистливым. Его способность постигать объектосуществляется не  благодаря страху, а  по причине того, что объект  кажетсяему   негативным,  требующим  к  себе  внимания,  непреодолимым   или   дажеугрожающим. Поэтому он подозревает всех во всех смертных грехах, все времябоится оказаться в дураках, так что  обычно  оказывается  очень  обидчивым ираздражительным. Он  окружает себя колючей проволокой  затруднений настолькоплотно и непроницаемо, что в конце концов сам же предпочитает делать что-то,чем  отсиживаться  внутри.  Он  противостоит  миру  тщательно  разработаннойоборонительной  системой,  составленной  из  скрупулезности,  педантичности,умеренности и бережливости, предусмотрительности, высокогубой правильностии честности, болезненной совестливости,  вежливости и открытого недоверия. Вего картине мира мало розовых  красок, поскольку он сверхкритичен и в  любомсупе  обнаружит волос. В  обычных  условиях  он  пессимистичен и обеспокоен,потому что  мир и  человеческие существа  не добры  ни на  йоту и  стремятсясокрушить его, так что он никогда  не чувствует себя принятым  и обласканнымими. Но и он сам также не приемлет этого мира, во всяком случае не до конца,не  вполне, поскольку  вначале все  должно  быть  им осмыслено  и  обсужденосогласно  собственным критическим  стандартам. В конечном  итоге принимаютсятолько те вещи, из  которых,  по различным  субъективным причинам,  он можетизвлечь собственную выгоду.     Для   него  любые   размышления  и  раздумья  о  самом   себе  -  сущееудовольствие. Его собственный мир - безопасная гавань, заботливо опекаемый иогороженный сад,  закрытый для  публики  и  спрятанный от  любопытных  глаз.Лучшим является  своя собственная компания. В своем  мире он  чувствует себякак дома, и  любые  изменения  в  нем производит  только он  сам. Его лучшаяработа  совершается  с  привлечением   своих  собственных  возможностей,  пособственной  инициативе  и  собственным путем. Если он  и преуспевает  последлительной  и  изнурительной борьбы  по  усвоению чего-либо чуждого  ему, тоспособен  добиться  прекрасных  результатов. Толпа, большинство  взглядов  имнений, общественная молва, общий энтузиазм никогда не убедят  его ни в чем,а, скорее, заставят укрыться еще глубже в своей скорлупе.     Его взаимоотношения с другими  людьми делаются теплее только в условияхгарантированной  безопасности,  когда  он  может  отложить  в  сторону  своезащитное  недоверие.   Поскольку  такое   происходит   с   ним  нечасто,  тосоответственно  число его  друзей  и  знакомых  очень  ограничено.  Так  чтопсихическая жизнь данного  типа целиком разыгрывается  внутри. И  если там ивозникают трудности и конфликты,  то  все  двери  и  окна оказываются плотнозакрытыми. Интроверт замыкается в себе вместе со своими комплексами, пока незаканчивает в полной изоляции.     Несмотря на все эти особенности, интроверт ни в коем случае не являетсясоциальной   потерей.   Его  уход  в  себя  не  представляет  окончательногосамоотречения  от мира, но являет поиск успокоения, в котором уединение даетему возможность сделать  свой вклад в жизнь сообщества. Данный  тип личностиоказывается   жертвой    многочисленных    недоразумений    -    не    из-занесправедливости, а  потому что  он  сам вызывает их. Он не может быть такжесвободен от обвинений в получении тайного удовольствия от мистификации, ведьподобное недоразумение приносит ему определенное  удовлетворение,  посколькуподтверждает  его  пессимистическую точку  зрения. Из всего  этого  нетруднопонять,  почему  его  обвиняют в  холодности, гордыне,  упрямстве,  эгоизме,самодовольстве и  тщеславии,  капризности и почему его  постоянно увещевают,что   преданность   общественным   интересам,  общительность,   невозмутимаяизысканность  и   самоотверженное  доверие  могущественной  власти  являютсяистинными добродетелями и свидетельствуют о здоровой и энергичной жизни.     Интроверт   вполне  достаточно   понимает   и   признает  существованиевышеназванных добродетелей и допускает, что  где-то, возможно, - только не вкругу  его знакомых - и  существуют прекрасные одухотворенные  люди, которыенаслаждаются  неразбавленным  обладанием  этими  идеальными  качествами.  Носамокритика и  осознание своих собственных  мотивов  довольно быстро выводятего  из заблуждения  относительно  его способности к  таким добродетелям,  анедоверчивый  острый  взгляд,  обостренный  беспокойством,   позволяет   емупостоянно обнаруживать у своих сотоварищей и сограждан ослиные уши, торчащиеиз-под  львиной  гривы.  И мир,  и  люди  являются  для  него  возмутителямиспокойствия  и  источником  опасности,  не  доставляя  ему  соответствующегостандарта,   по  которому  он  мог  бы  в  конечном  итоге  ориентироваться.Единственно, что является для него неоспоримо верным, - это его субъективныймир,   который  -  как  иногда,  в  моменты   социальных   галлюцинаций  емупредставляется, - является объективным. Таких людей  весьма  легко  было  быобвинить  в наихудшем  виде  субъективизма  и  в нездоровом  индивидуализме,пребывай  мы вне  всяких  сомнений  по поводу  существования  только  одногообъективного мира.  Но такая правда,  если  она  и  существует, аксиомой  неявляется - это  всего-навсего половина правды, другая же ее половина состоитв том, что мир также пребывает  и  в том виде, в каком он видится людям, и вконечном счете индивиду.  Никакого мира  попросту не существует  и вовсе безпроницательного, узнающего  о  нем субъекта.  Последнее, сколь  бы  малым  инезаметным   оно   ни   представлялось,   всегда  является   другим  устоем,поддерживающим  весь мост  феноменального мира.  Влечение к субъекту поэтомуобладает  той  же  самой  валидностью,  что  и  влечение  к так  называемомуобъективному  миру,  поскольку  мир этот  базируется  на  самой  психическойреальности.  Но   одновременно  это  и  реальность  со  своими  собственнымиспецифическими  законами, не относящимися по  своей  природе  к производным,вторичным.     Две  установки,  экстраверсия и  интроверсия, являются противоположнымиформами,  которые дали знать  о  себе  не в  меньшей  степени  и  в  историичеловеческой мысли.  Проблемы,  поднятые ими,  были  в  значительной степенипредвидены Фридрихом Шиллером  и  лежат в основе  его  Писем об эстетическомвоспитании. Но так как понятие бессознательного было ему еще не известно, тоШиллер не смог добиться  удовлетворительного  решения.  Но,  кроме  того,  ифилософы, оснащенные гораздо  лучше в плане  более  глубокого продвижения  вданном   вопросе,   не   пожелали  подчинить   свою   мыслительную   функциюосновательной психологической  критике  и  поэтому  остались  в  стороне  отподобных дискуссий.  Должно  быть, однако, ясно,  что внутренняя  полярностьтакой установки оказывает очень сильное влияние на собственную точку  зренияфилософа.     Для экстраверта объект интересен  и привлекателен  априори, так же  каксубъект или  психическая  реальность для  интроверта.  Поэтому  мы  могли быиспользовать выражение нуминальный акцент для данного факта, под которым яподразумеваю  то,  что  для  экстраверта   качество  положительного  смысла,важности  и  ценности  закреплено  прежде всего за  объектом, так что объектиграет  господствующую, определяющую и  решающую  роль  во  всех психическихпроцессах  с  самого начала,  точно  так  же  как  это  делает  субъект  дляинтроверта.     Но нуминальный акцент не решает дело только между субъектом и  объектом- он также  выбирает  и  сознательную  функцию,  которой главным  образом  ипользуется тот  или  иной  индивид.  Я  выделяю  четыре  функции:  мышление,чувство,  ощущение и  интуицию.  Функциональной сущностью  ощущения являетсяустановить,  что  нечто существует, мышление  говорит нам, что  означает этонечто, чувство  - какова его  ценность, а интуиция предполагает, откуда  онопоявилось  и  куда  следует. Ощущение  и интуицию я  называю иррациональнымифункциями,  потому  что  они  обе  имеют  дело  непосредственно с  тем,  чтопроисходит,  и  с действительными или  потенциальными  реалиями.  Мышление ичувство, будучи функциями различительными, являются рациональными. Ощущение,функция  реальности (fonction  du  reel),  исключает  любую  одновременнуюинтуитивную активность, так как последняя совершенно не озабочена настоящим,а  является, скорее, шестым чувством для  скрытых возможностей и  поэтому недолжна позволять  себе находиться под  воздействием существующей реальности.Тем же самым образом мышление противоположно чувству, поскольку  мышление недолжно  оказываться  под  воздействием  или  отклоняться  от  своих целей  взависимости от  чувственных  оценок, точно  так  же  как  и  чувство  обычнопортится в плену  слишком сильной рефлексии. Эти четыре функции, размещенныегеометрически, образуют  крест с  осью рациональности, проходящей под прямымуглом к оси иррациональности .     Четыре ориентирующие функции, разумеется,  не вмещают в  себя все,  чтосодержится  в  сознательной  психике.  Воля  и  память,  например,  туда  невключены.   Причиной   является   то,   что   дифференциация  этих   четырехориентирующих  функций  является, по сути, эмпирической  последовательностьютипических  различий в функциональной установке. Существуют  люди, у которыхнуминальный акцент падает на ощущение, на восприятие фактов и возводит его вединственный  определяющий   и  всепопирающий  принцип.  Эти  люди  являютсяориентированными   на   реальность,   на  факт,   на   событие,   и  у   нихинтеллектуальное суждение, чувство  и интуиция отступают на задний  план подвсеобъемлющей важностью реальных фактов. Когда акцент падает на мышление, тосуждение строится  на том,  каково значение должно  быть приписано фактам, окоторых идет речь. И от  этого значения будет зависеть тот способ, с помощьюкоторого  индивид имеет дело с  самими фактами. Если нуминальным оказываетсячувство, то  адаптация  индивида  будет целиком  зависеть от той чувственнойоценки, которую он приписывает этим фактам. Наконец, если нуминальный акцентпадает на интуицию, то  действительная  реальность  принимается  во вниманиелишь в той степени, в какой она выглядит предоставляющей приют возможностям,становящимся  главной  движущей  силой,  вне зависимости  от  того  способа,которым реальные вещи представлены в настоящем.     Таким  образом,  локализация нуминального  акцента дает начало  четыремфункциональным  типам,  с  которыми   я  прежде  всего  столкнулся  в  своихвзаимоотношениях  с  людьми, но  систематически  сформулировал лишь  гораздопозже. На практике эти  четыре типа всегда скомбинированы с типом установки,то есть с экстраверсией или интроверсией, так что сами функции проявляются вэкстравертном  или  интровертном варианте.  Это создает структуру из  восьминаглядных  функциональных  типов.  Очевидно, что в  рамках  эссе  невозможнопредставить  саму  психологическую  специфику  этих  типов и  проследить  ихсознательные  и  бессознательные  проявления.   Поэтому  я  должен  отослатьинтересующихся читателей к вышеизложенному исследованию.     Целью психологической  типологии не  является  классификация  людей  накатегории - само по себе это было  бы довольно бессмысленным делом. Ее цель,скорее,  -  обеспечить   критическую  психологию  возможностью  осуществлятьметодическое   исследование   и   представление   эмпирического   материала.Во-первых,  это  критический  инструмент для  исследователя,  нуждающегося вопорных  точках  зрения  и направляющей  линии,  если  он  стремится  свестихаотический избыток  индивидуального  опыта  к  некоторому  порядку.  В этомотношении  типологию можно сравнить с  тригонометрической  сеткой  или,  ещелучше, с кристаллографической  системой осей. Во-вторых, типология - большойпомощник в понимании широкого разнообразия, имеющего место среди  индивидов,а  также  она  предоставляет  ключ   к  фундаментальным  различиям   в  нынесуществующих  психологических теориях. И  наконец, что не менее  важно,  этосущественное средство для определения  личностного уравнения практическогопсихолога,    который,    будучи    вооруженным    точным    знанием   своейдифференцированной  и подчиненной функций, может  избежать  многих серьезныхошибок в работе с пациентами.     Предлагаемая мной типологическая система является попыткой,  основаннойна практическом опыте, дать объяснительную основу и теоретический каркас длябезграничного  разнообразия,  которое до  этого преобладало  в  формированиипсихологических понятий. В такой молодой науке,  как психология, ограничениепонятий  рано  или поздно  станет  неизбежной  необходимостью.  Когда-нибудьпсихологи  будут вынуждены согласиться относительно ряда основных принципов,позволяющих избежать спорных  интерпретаций, если  психология  не собираетсяостаться ненаучным и случайным конгломератом индивидуальных мнений.Оглавление