2. Сравнение Прометея Шпиттелера с Прометеем Гете
Является в высокой степени интересным сравнить это понимание Прометея сгетевским его изображением. Думаю, что мы имеем достаточное основаниепредположить, что Гете принадлежит скорее к экстравертному, чем кинтровертному типу, тогда как Шпиттелера я отношу именно к последнему типу.Полное доказательство правильности такого предположения возможно было былишь на основании пространного и тщательного изучения и анализа биографииГете. Мое предположение основано на множестве разных впечатлений, о которыхя, однако, не хочу упоминать, чтобы не впасть в недостаточно обоснованныеутверждения. Интровертная установка отнюдь не должна непременно совпадать с образомПрометея; я хочу этим сказать, что традиционную фигуру Прометея можно былобы и иначе истолковать. Так, например, в платоновском Протагоре мы находимименно эту другую версию: там не Прометей, а Эпиметей распределяет жизненнуюсилу между существами, которых боги только что создали из земли и огня. Тут,как и вообще в мифе, Прометей (согласно античному вкусу) является хитроумными изобретательным. И вот, у Гете мы находим два разных понимания. В отрывкеПрометей, написанном в 1773 году, Прометей является упрямым, полагающимсяна самого себя, богоподобным, презирающим богов созидателем и творцом. Душаего - Минерва, дочь Зевса. Отношение Прометея к Минерве во многом похоже наотношение Шпиттелерова Прометея к душе. Так, Прометей говорит Минерве: Мне с самого начала Твои слова небесным светом были. Всегда как будто бы моя душа С самой собою говорила: Она вся раскрывалась - И схожие гармонии звучали Из ней самой, И божество вещало, Когда, я думал, говорил я сам, Когда же думал - божество вещает, То сам я говорил. Так я с тобою Соединен; так глубока, Вечна моя любовь к тебе! и дальше: Как сладостно мерцающий тот свет Склонившегося солнца Там стелется по высям Угрюмого Кавказа И душу сладким миром мне объемлет, Всегда, и в самом Отсутствии, присутствуя со мною, - Так силы развивались мои С дыханьем каждым Из воздуха твоих небес. /45- Т.2. С.268/ Прометей Гете тоже стоит в зависимости от своей души. Сходство сотношением Шпиттелерова Прометея к душе очень большое. Так, ПрометейШпиттелера говорит своей душе: И если даже все они похитят у меня, останусьвсе-таки безмерно я богатым, пока пребудешь ты со мною и будешь сладкимиустами называть меня мой друг, и будешь на меня взирать, склоняя надо мнойтвой гордый, благодатный лик. Но, несмотря на сходство этих двух образов и их отношения к душе, междуними есть и существенное различие: Прометей Гете - созидатель и творец, иМинерва одушевляет его глиняные статуи. Прометей Шпиттелера, напротив, нетворит, а претерпевает: творит только его душа, но ее творчество скрыто итаинственно. Она говорит ему, прощаясь: Теперь расстанусь я с тобой:смотри, меня великое ждет дело, исполненное мощного труда; великий опытнеобходим, чтобы я его свершила. /43- S.28/ По-видимому, у Шпиттелера прометеевская творческая работа приходится надолю души, тогда как сам Прометей только претерпевает муки творческой души.У Гете же Прометей самодеятелен, и деятельность его прежде всего иисключительно творческая; именно на основе своей собственной творческой силыПрометей и непокорствует богам: Кто мне помог С титанами бороться? Кто спас меня от смерти, От рабства? Не все ж само ты совершило, Святое пламенное сердце? /45- Т.2. С.278/ В отрывке у Гете характер Эпиметея очерчен скудно; он во всехотношениях ниже Прометея, он защитник того коллективного чувства, которое вслужении душе не видит ничего, кроме упрямства. Вот что Эпиметей говоритПрометею: Ты одинок стоишь! Не понимаешь ты, упрямец, Что это было за блаженство, Когда бы боги, ты, И все твои, и небо, и весь мир Себя единым целым ощутили! /45- Т.2. С.267/ Намеки, имеющиеся в гетевском отрывке Прометея, слишком скудны длятого, чтобы мы могли на основании их распознать характер Эпиметея.Характеристика же Прометея, данная Гете, обнаруживает типичное отличие егоот Прометея Шпиттелера. Гетевский Прометей творит, и творчество егонаправлено во внешний мир, он наполняет пространство образами, которыеоформлены им и оживлены его душою, он населяет землю созданиями,порожденными его творчеством; и в то же время он является учителем ивоспитателем людей. У Шпиттелерова же Прометея, напротив, все уходитвовнутрь, исчезает во мраке душевных глубин, подобно тому как и он самисчезает из мира, удаляется даже из своей ближайшей родины, как бы для того,чтобы стать еще более невидимым. Согласно принципу компенсации, принятому внашей аналитической психологии, душа (то есть олицетворение - персонификация- бессознательного) должна быть в таком случае особенно активной иподготовлять некое дело, которое остается пока еще невидимым. Кромевышеприведенного места у Шпиттелера есть еще одно подробное описание этогоожидаемого процесса эквивалентной замены, а именно в интермедии, посвященнойПандоре. Пандора, эта загадочная фигура в мифе о Прометее, является у Шпиттелерабожьей дщерью, не имеющей никакого другого отношения к Прометею, кромеодного, самого глубокого. Такое понимание примыкает к истории мифа, вкотором женщина, завязывающая отношение с Прометеем, есть или Пандора, илиАфина. Душа мифологического Прометея имеет отношение к Пандоре или Афине,так же как и у Гете. У Шпиттелера же произошло замечательное раздвоение, уженамеченное, правда, в историческом мифе, где Прометей и Пандорасоприкасаются с аналогичными Гефестом и Афиной. Гете предпочел версиюПрометей - Афина. У Шпиттелера же, напротив, Прометей изъят из божественнойсферы и ему дана собственная душа. Но его божественность и егомифологическое изначальное отношение к Пандоре сохраняются при этом впотустороннем небесном мире, в качестве космических противообразов, идействуют самостоятельно. Дела, происходящие в потустороннем мире, сутьдела, происходящие по ту сторону нашего сознания, то есть в областибессознательного. Поэтому интермедия о Пандоре есть изображение того, чтопроисходит в бессознательном Прометее во время его страданий. Исчезнув вмире и разрушив последний мост, связывающий его с человечеством, Прометейпогружается в глубину себя самого, и единственной его средой, единственнымего объектом является он сам. Вследствие этого он становится богоподобным,ибо бог, согласно его определению, есть то существо, которое всюду покоитсяв самом себе, и всегда и всюду, в силу своего вездесущия, имеет себя самогопредметом. Само собою разумеется, что Прометей чувствует себя совершенно небогоподобным, а, напротив, в высшей степени несчастным. А после того, какприходит Эпиметей для того, чтобы оплевать его страдания, начинаетсяинтермедия в потустороннем мире, и понятно, что это происходит именно в тотмомент, когда всякое отношение Прометея к внешнему миру является вытесненнымдо полного его пресечения. Опыт свидетельствует о том, что это как раз темоменты, когда содержания бессознательного наиболее способны приобретатьсамостоятельность и живость настолько, что они могут даже осиливатьсознание. [Jung С. G. Inhalt der Psychose. /46- С.177/] И вот, вбессознательном, состояние Прометея отображается следующим образом: И в тотже день, на сумрачной заре, в безмолвном одиночестве лугов, надсовокупностью миров, бог шествовал, творец всего живого, свершая свойпроклятый круг, покорный странной сущности своей загадочной и злой болезни. Сей недуг никогда не позволял ему окончить труд обхода своего; он настезе своей не находил покоя, но вечно, ровным ходом, он день за днем и годза годом свершал все тот же круг по тихой луговине, ступая тяжело, главусклонивши долу, с наморщенным челом и с ликом искаженным, вперяя сумрачныевзоры всегда в центр круга. И ныне, в то время, как он совершал все то же, что каждый день, понепреложному свершенью, и ниже от скорби преклонялась голова и в утомленьитяжелей влачились ноги, и от мучительной бессонной ночи казалось, что иссякисточник его жизни; из сумерек и мглы предстала вдруг Пандора, дочь младшаяего; к святому месту походкой неуверенно-стыдливой она приблизилась,смиренно стала одаль, скромным взором приветствуя отца, благоговейновопрошая его молчаньем уст своих. Ясно без дальнейших объяснений, что бог страдает недугом Прометея. Ибо,подобно тому как Прометей всю свою страсть, все свое либидо направляетпотоком в свою душу, в свою внутреннюю глубину и посвящает всего себя наслужение своей душе, так и бог его совершает круговой обход вокругмирового центра, истощая себя в этом, совершенно так, как Прометей, ужеблизкий к полному угасанию. Это значит, что его либидо целиком перешло вобласть бессознательного, где и должен подготовиться эквивалент, потому чтолибидо есть энергия, которая не может исчезнуть бесследно, но всегда создаетнекоторый эквивалент. Эквивалентом является Пандора и то, что она приноситотцу, а именно драгоценное сокровище, которое она хотела бы подарить людямдля облегчения их страданий. Если мы перенесем эту сцену в человеческую сферу Прометея, то этоозначает следующее: пока Прометей страдает в состоянии богоподобия, душаего подготовляет некое создание, предназначенное для того, чтобы облегчитьстрадания человечества. С этим произведением душа его стремится к людям.Однако это произведение, которое душа Прометея в действительностиподготовляет и творит, вовсе не тождественно с даром Пандоры. СокровищеПандоры есть бессознательное отображение, символически представляющее собоюдействительное создание души Прометея. Из текста с несомненностью вытекает,что именно представляет собой это сокровище: это бог-спаситель, обновлениесолнца. [Относительно мотива сокровища и возрождения я должен сослаться намою книгу /47- Ч.II. Гл.IV,V/] Это страстное желание выражается в недуге бога, он томится повозрождению, и вследствие этого вся его жизненная сила устремляется назад вцентр его самости, то есть в глубину бессознательного, из которой жизньвозрождается вновь. Поэтому появление этого сокровища в мире описываетсятак, как если бы воспроизводилась картина рождения Будды из Лалитавистары/43- S.126/: Пандора кладет свое сокровище под ореховое дерево, подобноМайе, рождающей свое дитя под смоковницей. В полуночной тени, под деревом оно пылает, искрится и пламенеет вечно;подобно утренней звезде на темном небе лучится вдаль алмазное сверканье. И даже пчелы и бабочки, порхавшие над цветником, поспешно прилетели,играя и носясь вокруг чудесного младенца. ...И жаворонки из воздушных сферпадением тяжелым опускались, исполненные жажды благоговейно поклонитьсяноворожденному прекраснейшему лику солнца, и вот, совсем вблизи, онисмотрели в белизну лучистого сиянья и трепетали сердцем. А надо всемотечески и милостиво возвышалось избранное дерево с его гигантскойлиственной короной, с тяжелым зеленеющим плащом и царственные рукипростирало как бы в защиту над головами своих детей. И множество ветвей любовно нагибалось, склоняясь до земли, какизгородью защищая сокровище от посторонних взоров, ревнуя и стремясь сберечьсебе, одним себе все наслажденье незаслуженным благодеяньем дара; и тысячибесчисленных нежно-одушевленных листьев дрожали, трепетали от блаженства илепетали в радостном волненьи, слагая мягкий чисто-звучный хор и шелестя ваккордах: Кто знал бы, что сокрыто под смиренной кровлей, кто ведал бы,какое сокровище покоится средь нас! Когда для Майи пришел час родить, она родила своего младенца подсмоковницей, опускавшей для защиты свою лиственную корону до земли. Отвоплотившегося Бодхисатвы по миру распространяется неизмеримое сияние, богии природа принимают участие в его рождении. Как только Бодхисатва ступает наземлю, из-под его ног вырастает огромный лотос, и, стоя в лотосе, онсозерцает мир. Отсюда тибетская молитвенная формула: om mani padme hum = О,какая драгоценность в лотосе! В момент возрождения Бодхисатва находится подизбранным деревом Bodhi (познания), где он и становится Буддой(просветленным). Это возрождение или обновление сопровождается тем жесветовым сиянием, теми же чудесами природы и появлением богов, как ирождение его. Но в мире Эпиметея, где царит лишь совесть, а не душа, утрачиваетсянеизмеримая драгоценность. Ангел приходит в ярость от тупоумия Эпиметея икричит ему: Да разве не было души в тебе, что, дик и неразумен, ты, какживотное, запрятался пред дивным божеством? [Шпиттелер изображаетпресловутую совесть Эпиметея как маленькое животное. Это и соответствуетоппортунистическому инстинкту животных.] Ясно, что сокровище Пандоры есть обновление бога, новый бог; носвершается это в божественной сфере, то есть в бессознательном. Предчувствияэтого процесса, переливающиеся в сознание, не воспринимаются эпиметеевскимэлементом, который господствует над отношениями к внешнему миру. Впоследующих отделах /43- S.132 ff/ Шпиттелер изображает это подробно: мывидим, что мир, то есть сознание и его рациональная, на внешних объектахориентированная установка, - не способен правильно оценить достоинство изначение этого сокровища. От этого сокровище утрачивается безвозвратно. Обновленный бог означает обновленную установку, то есть обновленнуювозможность интенсивной жизни, новое обретение жизни, ибо, психологическиговоря, бог всегда обозначает высшую ценность, то есть наибольшую суммулибидо, величайшую жизненную интенсивность, высшее качество психологическойжизнедеятельности. Согласно этому как прометеевская, так и эпиметеевскаяустановки оказываются у Шпиттелера неудовлетворительными. Обе тенденциидиссоциируются: эпиметеевская установка гармонирует с данным состояниеммира, прометеевская же, напротив, не гармонирует, и поэтому она должнадобиваться обновления жизни. И действительно, она вырабатывает новуюустановку по отношению к миру (дарованная миру драгоценность), однако ненаходя отклика для нее в Эпиметее. Несмотря на это, мы без труда можемпризнать, что дар Пандоры обозначает у Шпиттелера символическую попыткуразрешить проблему, на которую мы уже указывали раньше, при обсуждении писемШиллера, именно проблему объединения дифференцированной инедифференцированной функций. Но прежде чем исследовать далее эту проблему, мы должны вернуться кПрометею Гете. Как мы уже видели, между творческим Прометеем Гете истрадающей фигурой, изображенной Шпиттелером, имеются несомненные различия.Дальнейшее важное различие состоит в их отношении к Пандоре. У ШпиттелераПандора является потусторонним, принадлежащим к божественной сфере двойникомдуши Прометея; напротив, у Гете она есть целиком творение и дочь титана,стоящая, следовательно, в отношении безусловной зависимости от него.Отношение гетевского Прометея к Минерве уже ставит его на место Вулкана, атот факт, что Пандора есть всецело его создание, а не существо, сотворенноебогами, делает его богом-творцом и тем самым удаляет его за пределычеловеческой сферы. Вот почему Прометей говорит: И божество вещало, Когда, я думал, говорил я сам; Когда же думал, - божество вещает, То сам я говорил. У Шпиттелера, напротив, всякая божественность снята с Прометея и дажедуша его есть лишь неофициальный демон; божество утверждается само по себе,отдельно от человеческой сферы. Гетевское понимание антично, поскольку оноподчеркивает божественность титана. Согласно этому, фигура Эпиметея отходитсравнительно на задний план, тогда как у Шпиттелера Эпиметей выступаетгораздо положительнее. Однако в Пандоре Гете дает нам, к счастью, место,характеризующее Эпиметея полнее, чем фрагмент, разобранный нами выше. Воткак Эпиметей рекомендует здесь себя самого: Мой день едва от ночи отделится И моего несу я тягость имени: Эпиметеем нарекли родители Меня, чтоб вечно о прошедшем думал я, Чтоб воскрешал, в томительной игре ума, Былое в смутных образах возможности. Так тяжко было бремя это юноше, чтобы с нетерпеньем в жизнь я смело бросился И, ветреный, ловил я настоящее, и новою заботой отягчал себя. /48- Т.4. С.538/ Этими словами Эпиметей определяет свою сущность: он углубляется мысльюв прошедшее и не может уже освободиться от Пандоры, которую он (поклассическому сказанию) взял себе в жены, иными словами, он уже не можетотделаться от ее вспоминающегося образа; сама же она давно ускользнула отнего, оставив ему свою дочь Эпимелейю, заботу, и взяв с собою Эльпору,надежду. И вот здесь Эпиметей изображен так отчетливо, что мы можемустановить, какую психологическую функцию он собою представляет. Тогда какПрометей и в Пандоре все тот же творец и ваятель, ежедневно ранним утромподнимающийся со своего ложа, с неиссякающей жаждой творить и воздействоватьна мир, - Эпиметей, напротив, всецело отдается фантазиям, грезам ивоспоминаниям, исполненный тревожных забот и озабоченных размышлений.Пандора выступает как создание Гефеста, отвергнутая Прометеем, но избраннаяв супруги Эпиметеем. О ней он говорит: И скорбь отрадна о таком сокровище.Пандора для него - драгоценное сокровище, высшая ценность. Зато навек она моя, прекрасная! Не верх ли блаженства был мной изведан? Красой владел я, был сердцем ей предан, В весенних цветах мне явилась она, Ее я приял - грудь восторгом полна! Рассеялся мрачный туман заблужденья, Я к небу приблизился, полн упоенья, Ты хочешь ее вознести похвалой, Она же все выше царит над тобой; Пред нею - вся прелесть земная постыла; Начнет говорить ли - уж всех убедила; Бороться ль с ней хочешь - и видишь, что слаб; Смириться ли медлишь - и ты уж ей раб. В добре и любви ввек она не откажет; Что слава? Она ее тщетность докажет И, целью единою став на пути, Заставит тебя к этой цели идти. Ты хочешь быть властным, но ей ты уступишь, Ее ни умом, ни богатством не купишь, Она к нам нисходит во многих видах: Парит над водами, блестит на лугах, Как звуки мелодий, как красок сиянье - И формой возвышено в них содержанье, И тем ему высшая сила дана. Мне - юной женою явилась она. /48- С.555-556/ Как с отчетливостью показывают эти стихи, Пандора имеет для Эпиметеязначение душевного образа, она изображает для него душу: отсюда еебожественная власть, ее непоколебимое превосходство. Всюду, где такиеатрибуты приписываются известным лицам, можно с уверенностью делать вывод,что эти лица являются носителями символа, то есть что они суть облики(imagines) для проецированных содержаний бессознательного. Потому что именносодержания бессознательного действуют с вышеописанной превосходящей силой,особенно так, как Гете бесподобно определяет словами: Ты хочешь быть властным, но ей ты уступишь! Этими словами превосходно описано то своеобразное аффектное усилениеизвестных содержаний сознания, которое возникает через ассоциацию саналогичными содержаниями бессознательного. Это усиление имеет в себе что-тодемонически-понуждающее, следовательно некое божественное илидьявольское действие. Мы охарактеризовали выше гетевский образ Прометея как экстравертный. Они в Пандоре остается таким же, однако здесь отсутствует отношение Прометеяк душе, к бессознательно женственному. Но зато выступает Эпиметей, какустремленный внутрь, как представитель интровертного типа. Он сосредоточенноиспытует, он воскрешает воспоминания из гробницы прошлого, он думает. Онсовершенно не похож на Эпиметея Шпиттелера. Поэтому мы имеем право сказать,что здесь (в гетевской Пандоре) действительно осуществляется вышеуказанныйслучай, а именно: Прометей представляет собою экстравертную, деятельнуюустановку, а Эпиметей интровертную, сосредоточенно размышляющую. Итак, этотПрометей есть в экстравертной форме приблизительно то самое, что ПрометейШпиттелера есть в интровертной форме. Напротив, в Пандоре Прометей вполнепредается творчеству для коллективных целей, он устроил в своей горенастоящее фабричное производство, где выделываются товары для потреблениявсего света. Поэтому он является отрешенным от своего внутреннего мира; этоотношение присуще на этот раз Эпиметею, а именно тому вторичному и чистореактивному мышлению и чувству экстравертного человека, которому свойственнывсе признаки недостаточно дифференцированной функции. Именно потому Эпиметейи оказывается всецело подчиненным Пандоре, отданным на ее гнев и милость,что она во всех отношениях превосходит его. Психологически говоря, этозначит, что сознательная, эпиметеевская функция экстравертного человека, тоесть это фантастическое, углубляющееся и размышляющее представление, -усиливается благодаря привхождению души. Если душа объединяется снедостаточно дифференцированной функцией, то приходится сделать вывод, чтополноценная или дифференцированная функция оказывается чрезмерноколлективной, то есть служит коллективной совести [Все лучшие свойствадуши, о которых говорит Шпиттелер.], а не свободе. Каждый раз, как этоимеет место - а это случается очень часто, - менее дифференцированнаяфункция, то есть другая сторона, усиливается благодаря патологическойэгоцентричности, то есть экстраверт заполняет свое свободное времямеланхолическими или гипохондрическими размышлениями, если не истерическимифантазиями и тому подобными симптомами [Это может быть заменено также, ввиде компенсации, повышенной общительностью, интенсивной общественнойжизнью, в быстрой смене которой человек ищет забвения.]; напротив, интровертвыбивается из сил в борьбе с чувством своей неполноценности, котороенавязчиво охватывает его и настраивает его не менее печально. [В видекомпенсации здесь может наступить болезненно-повышенная трудоваядеятельность, которая также служит вытеснению.] Не более этого похож и Прометей в Пандоре на Прометея Шпиттелера. Онесть лишь коллективное стремление к деятельности, которое в своейодносторонности свидетельствует о вытеснении эротики. Сын его, Фильэрос[Фильэрос - любящий Эроса], есть чистая эротическая страсть; ибо, как эточасто случается у детей, он, в качестве сына своего отца, должен поддавлением бессознательного принуждения наверстывать то, что родители изжилинедостаточно. Показательно то, что Эпимелейя, то есть забота, является дочерьюЭпиметея, непредусмотрительного, обдумывающего всегда лишь после совершения.Фильэрос любит Эпимелейю, дочь Пандоры, и таким образом искупается винаПрометея, отвергнувшего Пандору. В то же время Прометей и Эпиметейсоединяются, и притом так, что суетливая деятельность Прометея оказываетсянепризнанной эротикой, а вечная оглядка Эпиметея осмысливается как разумнаязаботливость, которой хотелось бы задержать столь же непрерывное творчествоПрометея и ограничить его правильной мерой. Эта гетевская попытка разрешить проблему, выросшая, по-видимому, изэкстравертной психологии, приводит нас обратно к шпиттелеровской попыткеразрешения оставленной нами выше для исследования фигуры Прометея, созданнойГете. Прометей Шпиттелера, подобно своему богу, отвращается от мира, отпериферии, и обращает взор вовнутрь, в центр, к тесному проходувозрождения. Эта концентрация, или интроверсия, отводит либидо понемногу вобласть бессознательного. От этого деятельность бессознательных содержанийусиливается; душа начинает работать и создает некое произведение,стремящееся всплыть из бессознательного на поверхность сознания. Но усознания две установки: прометеевская, отводящая либидо от мира,интровертирующая и ничего не дающая, и эпиметеевская, непрерывно отдающая,лишенная души, руководимая притязаниями внешнего объекта. Когда Пандораприносит свой дар миру, то, психологически говоря, это означает, что некийдрагоценный бессознательный продукт почти уже достигает экстравертногосознания, то есть отношения к реальному миру. Хотя прометеевская сторона, тоесть художник, интуитивно постигает высокую ценность этого произведения,однако его личное отношение к миру настолько подвластно во всех отношенияхтрадиции, что произведение воспринимается именно лишь как произведениеискусства, а не как еще и то, что оно на самом деле есть, то есть не каксимвол, означающий обновление жизни. Но для того чтобы оно вышло из рамокчисто эстетического значения и вступило в действительность, оно должно былобы войти и в жизнь, и притом так, чтобы оно было воспринято ею ипереживалось в ней. Но если установка оказывается, главным образом,интровертной и направленной только на абстракцию, тогда функция экстраверсииявляется неполноценной, то есть скованной коллективным ограничением. Этоограничение не допускает, чтобы созданный душою символ стал живым. От этогосокровище утрачивается; но нельзя действительно жить, если бог, то естьвысшая, жизненная ценность, выраженная в символе, не может стать живою.Поэтому утрата сокровища означает вместе с тем и начало гибели Эпиметея. И вот, начинается энантиодромия: вместо того чтобы за хорошимсостоянием, как склонны полагать рационалисты и оптимисты, следовало ещелучшее - потому что ведь все движется в восходящем развитии, - человек сотменной совестью и общепризнанными в их значении нравственными принципамизаключает договор с бегемотом и его злой свитой и даже продает чертувверенных ему детей божиих. Психологически говоря, это означает, чтоколлективная, недифференцированная установка по отношению к миру убиваетвысшие ценности человека и тем самым становится разрушительной силой,действенность которой возрастает до тех пор, пока прометеевская сторона, тоесть именно идейная и абстрактная установка, не отдаст себя на служениедушевному сокровищу и, в качестве истинного мирового Прометея, не зажжетнового огня. Шпиттелеровский Прометей должен выйти из своего одиночества и сопасностью для жизни сказать людям, что они заблуждаются и в чем именно онизаблуждаются. Он должен признать неумолимость истины, подобно тому какгетевский Прометей, в лице Фильэроса, должен испытать неумолимость любви. Что деструктивный элемент в эпиметеевской установке действительно естьне что иное, как традиционная и коллективная ограниченность, это яснообнаруживает бешеная ярость Эпиметея против ягненочка, являющегосяпрозрачной карикатурой на традиционное христианство. В этом аффектепрорывается нечто, хорошо известное нам по празднику осла в Заратустре,вышедшем в свет приблизительно в то же время. В этом выражается целоетечение современности. В самом деле, человек постоянно забывает, что нечто, бывшее когда-тодобром, не может оставаться добром всегда и вечно. Однако он долго еще идетпо старым путям, которые когда-то были хороши, идет и тогда, когда они ужестали плохими, и лишь ценою величайших жертв и неслыханных усилий может оносвободиться от иллюзии и понять, что то, что когда-то было хорошо, ныне,быть может, устарело и уже не хорошо. Так бывает с человеком и в малом, и вбольшом. Ему едва-едва удается отрешиться от некогда хороших путей и обычаевсвоего детства, даже тогда, когда вредность их давно уже доказана. То жесамое, но в гигантском увеличении происходит и с изменением историческойустановки. Всеобщая установка соответствует религии, а смены религийпринадлежат к самым мучительным моментам мировой истории. Конечно, нашевремя отличается в этом отношении таким ослеплением, равное которому труднонайти. Думают, что достаточно признать какую-нибудь исповедную формулунеправильной и неверной, чтобы психологически освободиться от всехтрадиционных влияний христианской или иудейской религии. Верят впросвещение, как если бы интеллектуальное изменение могло каким-нибудьобразом оказать более глубокое влияние на душевные процессы или даже набессознательное! При этом совершенно забывают, что религия двух прошедшихтысячелетий есть психологическая установка, особого рода приспособление квнутреннему и внешнему миру, создающее определенную форму культуры и темсамым некую атмосферу, на которую интеллектуальное отрицание не имеетникакого влияния. Правда, интеллектуальные уклонения важны симптоматически,как показатель грядущих возможностей, но более глубокие слои психики долгоеще продолжают работать в прежней установке, повинуясь психической инерции.Вот почему бессознательное сохранило в себе язычество живым. Легкость, скоторой восстает античный дух, можно наблюдать в эпоху Ренессанса. Легкость,с которой восстает гораздо более древний примитивный дух, можно наблюдать внаше время, быть может еще лучше, чем в какую-нибудь другую историческиизвестную эпоху. Чем глубже коренится какая-нибудь установка, тем насильственнее должныбыть те попытки, которые должны освободить от нее. Клич эпохи просвещенияEcrasez l'infame (Раздавите гадину) положил начало томурелигиозно-низвергающему движению в пределах Французской революции, котороепсихологически было не чем иным, как исправлением установки по существу,исправлением, лишенным, однако, универсальности. С тех пор проблемавсеобщего изменения установки больше не сходила со сцены; напротив, онавновь возникала во многих выдающихся умах XIX века. Мы видели, каким образомШиллер пытался справиться с этой проблемой. В подходах Гете к проблемеПрометея - Эпиметея мы опять видим попытку соединить так или иначе болеевысоко дифференцированную функцию, соответствующую христианскому идеалупредпочтения добра, с менее дифференцированной функцией, вытеснение инепризнание которой опять-таки соответствует христианскому идеалу отвержениязла. [Ср.: Гете. Тайны. Там он пытается принять розенкрейцеровскоерешение, а именно соединение Диониса с Христом, розы и креста. Этостихотворение не трогает, Нельзя вливать новое вино в старые мехи.] То затруднение, которое Шиллер пытался преодолеть на путяхфилософски-эстетических, облекается через символ Прометея и Эпиметея в образантичного мифа. Тем самым здесь свершается то, что я уже раньше выделял кактипичное и закономерное, а именно: когда человек стоит перед труднойзадачей, которую он не может разрешить имеющимися у него в распоряжениисредствами, тогда автоматически наступает возвратное устремление либидо, тоесть регрессия. Либидо отвлекает себя от настоящей проблемы,интровертируется и оживляет в бессознательном более или менее первобытнуюаналогию сознательной ситуации вместе с каким-нибудь прежним способомприспособления. Этим законом обусловлен и выбор символа у Гете: Прометей былспасителем, который принес свет и огонь изнывающему во тьме человечеству.Конечно, Гете мог бы найти в своем знании и другого Спасителя; поэтомуприведенная только что детерминанта недостаточна здесь для объяснения.Вернее было бы искать основание и в античном духе, который именно в товремя, на исходе XVIII века, ощущали и ценили как начало, безусловнокомпенсирующее, и притом во всех отношениях - эстетически, философски,морально и даже политически (фильэллинизм). Именно язычество античного мира,которое прославлялось как свобода, наивность, красота и т. д.,отвечало томлению той эпохи. Это томление возникало, как Шиллер ясноуказывает, из ощущения половинчатости, душевного варварства, моральнойнесвободы, некрасивости. А эти ощущения возникали все вместе изодносторонней оценки и из того связанного с нею факта, что начиналачувствоваться психологическая диссоциация между более дифференцированной именее дифференцированной функциями. Христианское разрывание человека на двечасти - полноценную и отверженную - стало нестерпимым для той эпохи, болеечувствительной по сравнению с прежними эпохами. Греховность сталкивалась сощущением вечной, естественной красоты, созерцание которой было всюдудоступно людям того времени; поэтому они обращали взоры на целую эпохуназад, когда идея греховности еще не расколола целостности человека, когдавысшие и низшие стороны человеческой природы еще могли уживаться вместе, вполнейшей наивности, не оскорбляя морального или эстетического чувства. Однако попытка регрессивного возрождения застряла в самом начале,подобно тому как это случилось с фрагментом о Прометее и с Пандорою.Классическое разрешение не удавалось более, ибо нельзя было отринутьпромежуточных веков христианства с их переживаниями, приводящими в движениепоследние глубины. Поэтому стремлению к античности пришлось понемногусмягчиться, отступая в сторону Средневековья. Этот процесс ярче всеговыступает в гетевском Фаусте, где проблема берется прямо за рога.Возобновляется божественное состязание между добром и злом. Фауст,средневековый Прометей, выступает против Мефистофеля, средневековогоЭпиметея, и заключает с ним договор. И здесь проблема возносится уже натакую высоту, с которой видно, что Фауст и Мефистофель оказываются одним итем же человеком. Эпиметеевский элемент, мысленно возвращающий все вспять исводящий все обратно к изначальному хаосу, к потенциальному смешению всехобразов, обостряется в лице дьявола и превращается в злую силу, котораяпротивополагает всему живому холодный дьявольский кулак и которая хотелабы заставить свет вернуться обратно в тот материнский мрак, из которого онродился. Дьявол всюду обнаруживает чисто эпиметеевское мышление, всеупрощающее и низводящее все живое на уровень изначального ничто. Наивнаястрасть Эпиметея к прометеевской Пандоре становится дьявольскимпосягательством Мефистофеля на душу Фауста. А мудрая осторожность Прометея,заставившая его отказаться от божественной Пандоры, искупается трагическимэпизодом с Гретхен, и поздно удовлетворяющеюся тоскою по Елене, ибесконечным восхождением к верховным матерям. (И вечно женственное влечетнас ввысь.) Фигура средневекового волшебника таит в себе прометеевский протестпротив признанных богов. Волшебник сберег часть древнейшего язычества[Магическими силами очень часто обладают именно представители более древнейнародности. В Индии это непалийцы, в Европе - цыгане, в протестантскихстранах - капуцины.], он сам таит в себе существо, которого не коснулосьхристианское раздвоение, то есть у него есть доступ к бессознательному,которое осталось языческим и в котором противоположности находятся ещевместе, в первобытной наивности, по ту сторону всяческой греховности, нотак, что, воспринятые в сознательную жизнь, они способны с той жепервоначальной и потому демонически действующей силой порождать как зло, таки добро. (Частица силы я, хотящей вечно зла, творящей лишь благое.)Поэтому он оказывается губителем, так же как и избавителем (Фауст:Прогулка). Эта фигура оказывается поэтому особенно подходящей для того,чтобы стать носителем символа в попытке объединения. При этом средневековыйволшебник отбросил античную наивность, которая сделалась уже невозможною, ивпитал в себя через самые напряженные переживания всю христианскуюатмосферу. Присущая ему часть язычества должна привести его сначала кхристианскому самоотречению и самоистязанию, ибо его жажда избавления таквелика, что он хватается за всякое средство. Наконец, ему изменяет ихристианская попытка разрешения конфликта и тогда оказывается, чтовозможность спасения заложена именно в жажде избавления и в упрямомсамоутверждении языческой части его существа, ибо антихристианский символобнаруживает возможность приятия зла. Это значит, что интуиция Гете постиглапроблему во всей желательной остроте ее. Это, конечно, характерно, чтодругие, более поверхностные попытки разрешения остались незаконченными, как,например, отрывок Прометея, Пандора и розенкрейцеровский компромисс,выдвигавший (в Тайнах) синкретическое сочетание дионисийской радости схристианским самопожертвованием. Спасение Фауста начинается с его смертью. Жизнь его сохранялапрометеевскую богоподобность, которая спала с него лишь с его смертью, тоесть с его возрождением. Психологически говоря, это означает, чтофаустовская установка должна прекратиться для того, чтобы создалось единствоиндивида. То, что сначала появилось в лице Гретхен и потом, на более высокойступени, стало Еленой, возвышается в конце до Mater gloriosa. Исчерпать этотмногозначительный символ не может быть здесь моей задачей. Я только хочууказать на то, что мы имеем здесь дело с тем исконным образом, которымусердно занимались уже гностики, а именно с идеей божественной блудницы -Евы, Елены, Марии и Софии-Ахамот.Оглавление
A PHP Error was encountered
Severity: Warning
Message: Trying to access array offset on value of type bool
Filename: type_foreach/info-bottom-page-bookpages.php
Line Number: 38
A PHP Error was encountered
Severity: 8192
Message: preg_replace(): Passing null to parameter #3 ($subject) of type array|string is deprecated
Filename: type_foreach/info-bottom-page-bookpages.php
Line Number: 38
«Лики родительской любви»
Мы все не избежим печального конца