3. Проблема пресуществления

Эти  споры  окончились вместе  с  великими  политическими переворотами,падением Римской империи и гибелью античной цивилизации. Когда  же нескольковеков спустя в мире вновь наступила некоторая устойчивость,  тогда понемногуначали  вновь  выступать  и  характерные психологические  различия,  сначаларобко, но  по  мере развития культуры  все  интенсивнее  и  ярче.  Проблемы,волновавшие Церковь  раннего  периода христианства,  были, правда,  замененыиными, они  нашли  новые  формы, но  психология,  скрытая  в  них,  осталасьпрежней.     В  середине  IX  века  н.  э.  настоятель  монастыря  Пасхазий  Радбертобнародовал  свой  труд,  в котором  он  является  представителем  учения  опресуществлении,   утверждающего,  что  во  время  причастия  вино   и  хлебпревращаются в истинную кровь  и  плоть Христову. Такое понимание стало, какизвестно,  догматом,  по которому  превращение совершается  vere,  realiter,substantialiter (в истине, в действительности,  в теле), в том  смысле,  чтохотя случайные признаки вещей (accidentia), как хлеб и  вино, сохраняют свойвнешний вид,  однако в сущности своей (essentia) они есть настоящая  плоть икровь Христа. Против такой крайней  конкретизации символа дерзнул  выступитьодин монах, по имени Ратрамн, из того же монастыря, настоятелем которого былРадберт. Но самым  решительным противником  Радберта оказался  Скот Эригена,великий философ и  смелый  мыслитель  начала  Средних  веков,  стоявший  такодиноко и высоко над своим временем,  что, как говорил Газе в своей ИсторииЦеркви,  проклятие  Церкви поразило  его лишь несколько  столетий спустя (вXIII веке). В бытность свою настоятелем в Мальмесбери он был убит  своими жемонахами в 889 году. Скот Эригена, для которого истинная философия сливаласьс истинной религией,  не был слепым приверженцем авторитета и положений, рази навсегда данных, потому что, в отличие от большинства своих современников,он умел самостоятельно мыслить. Разум он ставил  над авторитетом, что  было,может быть, весьма несвоевременно,  но  обеспечивало ему признание  будущимивеками. Даже авторитет Отцов Церкви,  стоявших над и вне  всякой критики, онпризнавал  лишь постольку, поскольку в их научных трудах  таились  сокровищачеловеческого разума. Он  утверждал  и  то, что причастие  не что иное,  каквоспоминание о последней вечере, проведенной Иисусом со  своими учениками, -толкование, которого всегда будет придерживаться всякий разумный человек. Нокак  бы  ясны и по-человечески просты  ни  были  воззрения и мысли  Эригены,отнюдь не умалявшего смысла и ценности  священного обряда, этот мыслитель немог, однако,  вчувствоваться  в  дух  своего  времени,  не  мог проникнутьсяжеланиями своей среды, доказательством чего может послужить  убиение его  жесобственными товарищами по монастырю. Он не имел успеха как раз  потому, чтомыслил последовательно и  разумно, - успех выпал на долю Радберта,  который,хотя мыслить и не умел, но  зато  пресуществил символическое и значимое, идовел  его  до  грубой  чувственной   осязаемости,   очевидно,  потому,  чточувствовал  дух  своего  времени,   требовавший  конкретизации   религиозныхпереживаний.     Нетрудно усмотреть и в этом  споре те основные  элементы, с которыми мывстречались  и  раньше в  спорах, уже нами  разобранных,  а именно: с  однойстороны, точку зрения абстрактную  и отрицательно относящуюся к  смешению  сконкретным объектом,  с другой  стороны,  точку  зрения, конкретизирующую  инаправленную на объект.     Мы  вовсе  не  намерены  односторонне, исходя из интеллектуальной точкизрения, обесценивать личность и деятельность  Радберта.  Правда, разбираемыйнами догмат кажется  современному уму особенно нелепым, но, несмотря на это,мы отнюдь  не должны отнимать у  него всякую историческую ценность.  Правда,этот догмат  является  блестящим  показным вкладом  в собрание  человеческихзаблуждений, однако это еще  вовсе  не доказывает eo ipso (в силу этого) егомалоценности,  ибо   раньше,  чем   его   осуждать,   необходимо   тщательноисследовать, как действовал этот догмат в религиозной жизни тех веков и  чемнаше время  косвенно обязано ему. И  в самом  деле, нельзя упускать из виду,что именно вера в действительность этого чуда требует отрешения психическогопроцесса от  того, что  познается с  помощью внешних  чувств,  -  отрешения,которое  неизбежно должно влиять  на характер психического процесса. Дело  втом, что процесс определенно направленного мышления становится  положительноневозможным,  если  чувственно  воспринимаемое  приобретает слишком  высокуюценность у порога  сознания. Приобретая слишком высокую ценность, чувственновоспринимаемое постоянно проникает  в  психику,  разрывая и разрушая функциюопределенно-направленного  мышления, основанную  именно на исключении  всегонеподходящего. Это простое рассуждение непосредственно показывает нам, каковпрактический смысл подобных догматов и  обрядов: рассмотренные с такой точкизрения, они могут  устоять  и перед чисто приспособленческим биологическимвоззрением, не  говоря  уже о прямых, специфически религиозных воздействиях,которые имеет на отдельного человека вера в этот догмат. Несмотря на высоту,на  которой  для  нас  стоит  Скот  Эригена,  мы  не  имеем  никакого  праваобесценивать  деятельность  Радберта.  На  этом  примере  нам  следовало  бынаучиться, что мышление интровертного и мышление экстравертного не поддаютсяодинаковому мерилу,  и это  потому, что  обе формы  мышления по отношению  ксвоим целям совершенно различны в самой своей основе. Можно было бы сказать,что у человека  интровертного мышление рациональное, тогда как у экстравертаоно программированное.     Все вышеизложенное - и я особенно настаиваю на этом - отнюдь не  должнодавать   какого-либо   решающего  определения   относительно  индивидуальнойпсихологии  обоих  авторов. То,  что мы знаем о личности  Скота Эригены -  азнаем мы весьма мало, - недостаточно для постановления верного  диагноза еготипа, - но и то немногое, что мы знаем, уже дает нам право предполагать, чтоон  принадлежал  к интровертному типу. О  Радберте мы почти ничего не знаем.Знаем мы лишь то, что он утверждал нечто противоречащее общему человеческомумышлению;  благодаря  верной  логике  чувства  он,  однако,  понял  то,  чтосоответствовало   потребностям  его  времени   и  могло  быть  принято   егосовременниками.   Этот  факт  указывает  скорее  на  экстравертный  тип.  Новследствие недостаточного знания обеих личностей мы принуждены отказаться отвсяких  суждений,  тем более что  дело могло  обстоять и  совершенно  иначе,особенно  по   отношению  к  Радберту:  мы   имеем  точно   такое  же  правопредполагать,  что он  был представителем  интровертного  типа, но человекомумственно  ограниченным,  вовсе  не стоявшим  выше  своей  среды, обладавшимлогикой,   вполне   лишенной  оригинальности,  и   способным  выводить  лишьэлементарные  заключения из готовых  предпосылок, найденных им  в сочиненияхОтцов  Церкви.  Напротив,   Скота  Эригену   можно  было  бы   причислить  кэкстравертному типу, будь у нас доказательство, что его окружала среда, самапо себе  отличавшаяся здравым смыслом (common  sense'ом) и  потому ощутившаясоответствующее  выражение  как  нечто  подходящее  и  желаемое.  Но   такихдоказательств по  отношению к Скоту  Эригене у  нас именно и нет.  С  другойстороны,  мы  знаем,  сколь  велика  была  в  те  времена  жажда  реализациирелигиозного чуда. Этому особенному настроению духа, царившему в те времена,воззрение  Скота Эригены  должно было  казаться  холодным и  мертвящим, в товремя  как   утверждение   Радберта  должно   было,  напротив,   производитьживотворящее впечатление, потому  что оно конкретизировало  то,  чего каждыйжелал.Оглавление

Запись в СПб по тел: или по скайпу:

Понравилась статья? Поделись ею с друзьями и поддержи автора!

• Вконтакте
• Facebook

Хочешь узнавать больше? Получай новые статьи в час публикации