3. Психологическая теория типов

[Лекция, прочитанная на  Конгрессе швейцарских психиатров (Цюрих, 1928)и   опубликованная    как   Psychologische   Typologies   (Психологическаятипология) в Seelenprobleme der  Gegenwart (Zurich, 1931). При подготовкенастоящей  работы  был  использован   (с  изменениями)   русский  перевод  снемецкого, сделанный А. М. Боковиковым и опубликованный /134- С.90-110/]     Характер    -   это   сложившаяся   устойчивая   индивидуальная   формачеловеческого  бытия. Поскольку  эта форма воплощает в  себе как физическую,так и психическую природу, то общая характерология представляет собой учениео признаках  как  физического,  так и  психического  свойства.  Необъяснимоеединство живого существа является причиной того, что физический признак естьне   просто  физический,   а  психический  -  не  есть  просто  психический.Неразрывность и целостность  природы ничего не ведает о тех несовместимостяхи различиях, которые вынужден устанавливать человеческий разум, чтобы суметьпроложить дорогу к пониманию.     Различение тела и разума  - это искусственная дихотомия, дискриминация,которая,  несомненно,   в   большей   степени  основывается  на  своеобразиипознающего интеллекта, чем на природе вещей. В  действительности же взаимноепроникновение  телесных  и  психических  признаков  столь  глубоко,  что  посвойствам тела мы не только можем сделать далеко идущие  выводы о  качествахпсихического,   но   и   по   психической  специфике   мы  можем  судить   осоответствующих  телесных  формах.  Последнее,  конечно,  потребует  от  наснесравненно  больших  усилий,  но,  пожалуй,  не  из-за  того,  что  психикаоказывает меньшее влияние  на тело,  чем тело на психику, а потому, что еслиначинать  с  психического,  то нам придется  делать вывод по неизвестному обизвестном, тогда как в противном случае у нас есть преимущество:  ведь здесьмы можем отталкиваться от известного, то есть от видимого нами тела. Вопрекипсихологической теории, которая якобы у нас  сегодня существует, психическоевсе  же  намного  бесконечнее  и   темнее,  чем  видимая  поверхность  тела.Психическое по-прежнему является чужой, неизведанной  страной, из  которой кнам поступают  лишь  косвенные  известия,  передаваемые  через  подверженныевсевозможным иллюзиям функции сознания.     Следовательно,  более  безопасным представляется  путь  от  внешнего  квнутреннему,  от известного к  неизвестному, от  тела к психике. Поэтому всепопытки создания  характерологии начинались снаружи.  К  ним относятся такиеметоды  предков,  как,  например,  астрология,  которая  даже  обращалась  кзвездам,  чтобы постичь те линии судьбы, начала которых лежат в человеческомсердце,  а  также  хиромантия, френология  Галля  и  физиогномика  Лафатера.Недавние попытки  подобного рода представлены  графологией,  физиологическойтипологией Кречмера и кляксографическим методом Роршаха. Как видно, путей отвнешнего к внутреннему, от телесного к психическому вполне достаточно. Такоенаправление от внешнего к внутреннему должно  быть путем исследования до техпор, пока  не  будут  с  достаточной  надежностью  установлены  определенныеэлементарные психические состояния. Но как только это произойдет, путь можетстать обратным. Тогда мы сможем  поставить вопрос: каково телесное выражениеконкретного  психического  состояния?  К  сожалению,  мы  еще  не  настолькопродвинулись в  данной  области, чтобы быть в  состоянии  вообще затрагиватьэтот  вопрос,  потому  что  основное  условие, а  именно  удовлетворительнаяконстатация психического состояния,  еще далеко не выполнено. Более того, мылишь начали упражняться  в расстановке психического инвентаря,  да и  то  невсегда успешно.     Простая  констатация  того, что  определенные  люди  выглядят  так-то итак-то,  совсем  ничего не будет значить, если  она  не позволит нам сделатьвывод о соответствующем  содержании. Мы  только  тогда  будем удовлетворены,когда  узнаем, какой вид психического соответствует  определенным физическимкачествам.  Тело без психики нам ни о чем не говорит, так же как -  позволимсебе встать на точку зрения психического - душа ничего не может значить  безтела. Если мы теперь собираемся по какому-нибудь физическому признаку судитьо соответствующем ему психическом качестве,  то мы делаем это,  как уже былосказано, по известному о неизвестном.     Я, к сожалению, вынужден  подчеркивать эту мысль, поскольку  психологияявляется  самой  молодой  из  всех   наук  и  поэтому  находится  во  властипредрассудков.  Тот факт,  что  психология,  в  сущности, была открыта  лишьнедавно,   является   непосредственным   доказательством   того,   что   нампотребовалось слишком много времени для  отрыва  психического от субъекта  итем  самым  выделения  его   в  качестве  предмета   объективного  познания.Психология  как  естественная  наука  -  это  фактически приобретение самогопоследнего времени, поскольку до сих  пор  она была таким же  фантастическимпродуктом произвола, как и средневековая естественная наука. Считалось,  чтопсихологией можно распоряжаться.  И  этот предрассудок  ощутимо  следует  занами. Психическая  жизнь - это нечто самое непосредственное, а поэтому вродебы и самое знакомое, даже  более чем  знакомое: она  зевает  нам в лицо, онараздражает нас  банальностью  своей  нескончаемой  повседневности,  мы  дажестрадаем от этого и делаем все возможное, чтобы о ней не думать. Из-за того,что психическое  представляет  собой  самое непосредственное явление,  из-затого,  что мы сами  являемся  психическим,  мы  вряд ли  можем  предположитьчто-либо иное, чем то, что  мы знакомы с ним глубоко,  основательно и долго.Поэтому каждый не только имеет свое  мнение  о психологии, но и убежден, чтоон, само собой разумеется, лучше всех в  ней разбирается. Психиатры, которымприходится  сражаться  с  родственниками   и   опекунами  своих   пациентов,понятливость которых (родственников и опекунов) уже стала притчей во языцех,были, пожалуй, первыми  людьми, которые  в качестве профессиональной  группыстолкнулись с бытующим  в массе слепым предрассудком, что  в психологическихвопросах каждый понимает больше любого  другого, что, впрочем, не  мешает  исамому  психиатру  разделять это мнение.  Причем  доходит  до того,  что  онвынужден признать: В  этом городе вообще  только два  нормальных  человека.Профессор В. - второй.     В психологии сегодня  нужно, в конце концов, прийти к  пониманию  того,что психическое  -  это нечто  совершенно неизведанное, хотя  оно и  кажетсяабсолютно  знакомым, и что психику другого каждый знает, пожалуй, лучше, чемсвою собственную. Во  всяком случае, для начала это было  бы весьма полезнымэвристическим   предположением.   Ведь   именно   из-за   непосредственностипсихических явлений психология и была открыта  так поздно.  А  поскольку  мыстоим  еще только у  истоков  науки, постольку  у нас отсутствуют понятия  иопределения, с помощью  которых  мы могли  бы охватить  известные нам факты.Первые у нас  отсутствуют,  последние (факты) - нет; более  того, они теснятнас  со всех  сторон,  мы  даже  завалены ими  в  отличие  от  других  наук,вынужденных их разыскивать, а естественное группирование их,  как, например,химических элементов  или  семейства  растений,  опосредуется нами нагляднымпонятием  апостериори. Совсем иначе, однако, обстоит  дело с психикой; здесьсо своей эмпирически-наглядной  установкой мы просто попадаем  в непрерывноетечение наших субъективных психических явлений, и если из этого потока вдругвсплывает всеобъемлющее  общее понятие, то оно является не более чем простымсимптомом.  Раз  мы сами  являемся  психическим,  то,  позволяя  исполнитьсяпсихическому процессу,  мы почти неизбежно  растворяемся  в  нем и тем самымлишаемся способности познающего различения и сравнения.     Это только  одна трудность;  другая  заключается  в  том, что  по  мереотделения от пространственного явления и приближения к беспространственностипсихического  мы теряем возможность точного  количественного измерения. Дажеконстатация  фактов  становится  затруднительной.  Например,   если  я  хочуподчеркнуть недействительность  какой-либо  вещи, то  говорю,  что  я толькоподумал.  У меня даже и мыслей таких  не было бы,  если бы не... и вообще ятакого не  думал.  Замечания  подобного рода  доказывают,  какими туманнымиявляются  психические факты  или,  точнее  сказать,  насколько неопределенносубъективными они  кажутся, ибо на  самом  деле  они столь же  объективны  иопределенны,  как и любое другое событие. Я действительно  подумал так-то итак-то, и отныне это всегда будет присутствовать  в моих действиях. Даже  ктакому, можно сказать, само собой разумеющемуся признанию многие люди должныбуквально-таки продираться,  порой  при огромном напряжении  моральных  сил.Именно с этими трудностями мы сталкиваемся, когда делаем вывод по известномувнешнему явлению о состоянии психического.     Отныне  область моих  изысканий сужается с  клинической констатации,  всамом широком смысле, внешних признаков до исследования и классификации всехпсихических  данных, которые вообще могут быть  выявлены и  установлены.  Изэтой  работы сначала  возникает психическая  феноменология,  которая  делаетвозможным  появление  соответствующего   структурного   учения,   а  уже  изэмпирического    применения    структурного    учения    вытекает    наконецпсихологическая типология.     Клинические исследования основываются на  описании  симптомов, и шаг отсимптоматологии  к психической феноменологии  можно  сравнить с переходом отчисто симптоматической патологии к знаниям о патологии клеточной и патологииобмена веществ, ибо психическая феноменология позволяет нам увидеть процессызаднего  плана  психического,   лежащие  в   основе  возникающих  симптомов.Общеизвестно, что это  стало  возможным благодаря  применению аналитическогометода. Сегодня мы  обладаем действительным знанием о психических процессах,вызывающих  психогенные симптомы. Этим  знанием  является не что  иное,  какучение о комплексах,  которое, собственно, и оказывается основой психическойфеноменологии.  Что  бы ни действовало  в  темных  подпочвах психического  -разумеется,  на  этот счет существуют разнообразные мнения, - несомненно, покрайней мере,  одно:  прежде  всего это особые  аффективные  содержания, такназываемые  комплексы, которые  обладают определенной автономией. Мы уже  нераз  сталкивались  с  выражением  автономный  комплекс,  однако,  как  мнекажется,  оно  часто  употребляется   неправомерно,  тогда   как   некоторыесодержания бессознательного и в самом деле обнаруживают поведение, которое яне  могу  назвать  иначе  как  автономным, подчеркивая этим их способностьоказывать сопротивление  сознательным  намерениям,  появляться  и  исчезать,когда им заблагорассудится. Как известно, комплексы - это прежде всего такиепсихические  величины, которые  лишены  контроля со  стороны  сознания.  Ониотщеплены  от него  и  ведут  особого  рода  существование  в  темной  сферебессознательного, откуда могут постоянно препятствовать или же содействоватьработе сознания.     Дальнейшее углубление учения о комплексах последовательно  приводит наск проблеме возникновения комплексов. На этот счет также существуют различныетеории. Но как бы то ни было, опыт показывает, что комплексы всегда содержатв себе нечто  вроде  конфликта  или,  по  крайней  мере,  являются  либо егопричиной,  либо  следствием. Во  всяком случае  комплексам присущи  признакиконфликта, шока, потрясения, неловкости, несовместимости. Это так называемыебольные  точки, по-французски  betes noires,  англичане в связи  с  этимупоминают о скелетах в  шкафу (skeletons in the  cupboard), о которых неочень-то хочется  вспоминать и еще  меньше хочется,  чтобы о  них напоминалидругие, но которые,  зачастую  самым неприятным образом,  напоминают о  себесами.  Они  всегда  содержат  воспоминания, желания,  опасения, обязанности,необходимости или мысли, от  которых никак не  удается отделаться,  а потомуони постоянно мешают и вредят, вмешиваясь в нашу сознательную жизнь.     Очевидно,  комплексы  представляют собой  своего рода неполноценности всамом широком  смысле,  причем я тут же  должен  заметить, что  комплекс илиобладание комплексом  не  обязательно  означает  неполноценность. Это значиттолько,  что  существует нечто несовместимое,  неассимилированное,  возможнодаже, какое-то препятствие, но это также  и стимул к великим  устремлениям ипоэтому, вполне вероятно, даже новая  возможность для успеха. Следовательно,комплексы являются в  этом смысле  прямо-таки центром  или  узловым  пунктомпсихической  жизни,  без  них  нельзя  обойтись;  более  того,   они  должныприсутствовать,  потому  что  в  противном  случае психическая  деятельностьпришла  бы к  чреватому  последствиями  застою.  Но  они  означают  также  инеисполненное в индивиде, область, где, по крайней  мере сейчас,  он  терпитпоражение,  где  нельзя  что-либо  преодолеть  или  осилить;  то  есть,  безсомнения, это слабое место в любом значении этого слова.     Такой характер комплекса  в значительной степени освещает  причины  еговозникновения. Очевидно, он появляется в результате  столкновения требованияк  приспособлению  и  особого,  непригодного  в  отношении  этого требованиясвойства  индивида. Так, комплекс  становится для нас диагностически  ценнымсимптомом индивидуальной диспозиции.     На  первый  взгляд  кажется,   что  существует  бесконечное   множествовариантов  комплексов,  но их тщательное  сравнение дает относительно  малоечисло  основных  форм, и все  они надстраиваются  над  первыми переживаниямидетства.  Так  и должно быть, потому что  индивидуальная диспозиция вовсе неприобретается  в течение  жизни, а, являясь врожденной, становится очевиднойуже  в  детстве.  Поэтому  родительский  комплекс  есть  не  что  иное,  какпроявление  столкновения  между  реальностью  и  непригодным  в этом  смыслесвойством  индивида.  Следовательно,  первой  формой комплекса  должен  бытьродительский  комплекс,  потому  что  родители  - это  первая  реальность, скоторой ребенок может вступить в конфликт.     Поэтому существование родительского комплекса, как ничто другое, выдаетнам  наличие у индивида  особых  свойств.  На  практике, однако,  мы  вскореубеждаемся,  что  главное   заключается  отнюдь   не  в  факте   присутствияродительского комплекса,  а, скорее,  в том, как этот комплекс проявляется виндивиде.  Здесь имеются самые разные вариации, и, пожалуй, только  малую ихчасть можно свести к  особенностям влияния родителей, поскольку многие  детизачастую подвергаются одному и тому  же  влиянию и все-таки реагируют на этосовершенно по-разному.     Поэтому я стал уделять внимание именно этим различиям, сказав себе, чтокак  раз  благодаря   им  можно  познать   индивидуальные  диспозиции  в  ихсвоеобразии.  Почему  один   ребенок  в  невротической  семье  реагирует  народительские воздействия  истерией,  другой  неврозом  навязчивых  действий,третий психозом,  а четвертый,  похоже, вообще  не  реагирует?  Эта проблемавыбора  невроза,  которая  предстала   также  и  перед  Фрейдом,   придаетродительскому комплексу  как таковому этиологическое значение, перенося  темсамым постановку вопроса на реагирующего индивида и его особую диспозицию.     Фрейд  пытался  подойти к  решению  данной проблемы, но эти его попыткиоказались совершенно неудовлетворительными,  да  и сам я  еще далек от того,чтобы  ответить на этот  вопрос. Я  вообще  считаю  преждевременным  ставитьвопрос  о  выборе  неврозов.  Потому  что  прежде,  чем   подходить  к  этойчрезвычайно трудной проблеме,  мы должны  знать  намного больше  о том,  какиндивид реагирует, а именно  как он реагирует на  препятствия. Например, намнужно перейти  ручей, через  который не переброшен мостик  и который слишкомширок,  чтобы через  него перешагнуть. Значит,  мы должны  перепрыгнуть. Дляэтого   мы   располагаем   сложной   функциональной   системой,   а   именнопсихомоторикой  -  вполне  сформированной  функцией,  которой  нужно  тольковоспользоваться. Но прежде чем это осуществится, происходит  еще нечто чистопсихическое: принимается решение о том, что вообще надо сделать.  Здесь-то исовершаются  решающие  индивидуальные  события,  которые, что  показательно,редко признаются субъектом  типичными или же не  признаются таковыми  вовсе,потому  что они, как правило, либо вообще не  рассматриваются, либо  на  нихобращают   внимание  лишь  в  самую  последнюю  очередь.  Подобно  тому  какпсихомоторный  аппарат  привычно подготавливается  к  прыжку,  так,  в  своюочередь,  и   психический  аппарат   привычно  (а   потому   бессознательно)подготавливается к принятию решения о том, что вообще нужно делать.     Мнения  насчет состава  этого аппарата весьма  существенно  расходятся.Несомненно только одно - что каждый индивид обладает своим, характерным  длянего способом принимать решения и обходиться  с затруднениями. Если спроситьодного,  то  он  скажет,  что  перепрыгнул  ручей, потому что  ему  нравитсяпрыгать; другой  скажет, что у него не было никакой иной возможности; третий- что  при  встрече  с  любым препятствием  у  него  возникает  желание  егопреодолевать. Четвертый не прыгнул, потому что не терпит бесполезных усилий,пятый - потому что не было острой необходимости перебраться на другой берег.     Я  намеренно выбрал  этот банальный  пример, чтобы  продемонстрировать,насколько несущественными кажутся  подобные  мотивации.  Они  кажутся  стольповерхностными, что  мы склонны отодвинуть их в сторону все и объяснить  всепо-своему. И  все  же они являются именно теми вариациями, которые позволяютреально взглянуть на индивидуальные психические системы приспособления. Еслимы рассмотрим  первый  случай - где ручей пересекается  ради удовольствия отпрыжка  - в  других  жизненных ситуациях, то  мы, вероятно,  обнаружим,  чтоподавляющее большинство поступков этого человека совершается ради  полученияудовольствия. Второй, который  прыгает потому, что не видит иной возможностидля переправы, внимателен и брюзглив и,  как мы  увидим, путешествуя по  егожизни, всегда  руководствуется принципом faute-demieux (за неимением лучшего- фр.) и т. д. У каждого уже заранее выработана  особая психическая система,которая  и  принимает решение.  Легко  себе  представить,  что  число  такихустановок - легион. Их индивидуальное многообразие невозможно исчерпать, также как неисчерпаемы индивидуальные  вариации кристаллов, которые, вне всякихсомнений,  принадлежат, однако,  к  той  или  иной  системе.  Но  так же каккристаллы указывают на относительно простые основные законы, так и установкиуказывают на некоторые основные свойства, присущие определенным группам.     Попытки человеческого духа создать типологию и тем самым внести порядокв хаос  индивидуального - можно сказать с уверенностью -  уходят  корнями  вдревность.  Бесспорно, что  самую первую  попытку  такого  рода  предпринялавозникшая на древнем  Востоке астрология  в так называемых  тригонах четырехэлементов - воздуха, воды,  земли и огня. Тригон воздуха в гороскопе состоитиз трех воздушных замков Зодиака - Водолея, Близнецов и Весов; тригон огня -из Овна, Льва и Стрельца, и т. д.  Согласно древним представлениям, тот, ктородился  в  этих  тригонах,  отчасти  обладает  их  воздушной  или  огненнойприродой, а это, в  свою  очередь, определяет соответствующий  темперамент исудьбу.  Поэтому  физиологическая типология древности,  то есть  деление  начетыре  гуморальных  темперамента,  находится  в  тесной  связи  с  древнимикосмологическими  воззрениями.  То,  что  раньше  объяснялось  зодиакальнымисозвездиями,  теперь  стало  выражаться  на  физиологическом  языке  древнихврачей, конкретно в словах  флегматический, сангвинический,  холерический  имеланхолический, которые представляют  собой не что иное,  как  наименованиетелесных соков. Как известно, эта последняя типология сохранялась по меньшеймере до 1800 года. Что же касается астрологической типологии, то она всем наудивление по-прежнему держится и даже переживает сегодня новый расцвет.     Этот  исторический  экскурс в прошлое  убеждает  нас  в том,  что  нашисовременные  попытки  создания  типологии  отнюдь  не  есть что-то  новое  инебывалое, если уж совесть ученого не позволяет нам вернуться на эти старые,интуитивные пути. Мы  должны найти  свое собственное решение  этой проблемы,решение,  которое  удовлетворяло  бы  запросам  науки.  Тут-то  и  возникаетосновная трудность  проблемы типологии  - вопрос  о масштабах или критериях.Астрологический   критерий   был  прост:  это   было   объективно   заданноерасположение  звезд  при  рождении.   Вопрос,  каким  образом   зодиакальныесозвездия и планеты приобрели  качества  темперамента,  простирается в серыйтуман  прошлого   и   остается  без   ответа.   Критерием   четырех   старыхфизиологических  темпераментов  был  внешний  вид  и  поведение  индивида  -критерий абсолютно тот же, что и у сегодняшней физиологической типизации. Ночто, однако, должно быть критерием психологической типологии?     Вспомним  о  приведенном  ранее примере,  в котором различные  индивидыдолжны были перебраться через ручей. Как  и под каким углом зрения мы должныклассифицировать  их  привычные  мотивировки? Один  делает,  чтобы  получитьудовольствие,  другой делает потому,  что  бездействие еще  более  тягостно,третий   вовсе   не   делает,   поскольку  придерживается   на   этот   счетпротивоположного мнения, и  т.  д.  Ряд возможностей  кажется бесконечным  ибезысходным.     Другие, вероятно, подошли бы иначе к разрешению этой задачи, как -  мненеизвестно. Я  же в связи  с этим могу сказать только  одно: раз я взялся заэто дело, то должен  терпеть, когда  меня  упрекают  в том,  что  мой способрешать  проблему  является всего лишь  моим  личным  предубеждением.  И  этовозражение до такой степени  верно, что я даже не знаю, каким образом  можнобыло  бы от  него  защититься. Я  могу только сослаться на  старину Колумба,который, основываясь  на  субъективном  предположении,  на ложной гипотезе ипойдя оставленным современным ему судоходством путем,  открыл Америку... Чтобы мы ни рассматривали и как бы ни рассматривали, все равно глядим мы толькособственными глазами. Именно поэтому  наука делается не одним человеком,  номногими.  Каждый отдельный человек вносит только свой вклад, и только в этомсмысле я осмеливаюсь говорить о своем способе смотреть на вещи.     Моя профессия уже давно заставила меня принимать  в расчет  своеобразиеиндивидов, а то  особое обстоятельство, что в течение многих лет - я не знаюскольких  -  я  должен  был  лечить  супругов  и  делать мужчину  и  женщинувзаимоприемлемыми,   еще  больше   подчеркивает   необходимость   установитьопределенные средние истины. Сколько раз  мне  приходилось говорить: Видители, ваша жена - очень активная натура и от нее действительно нельзя ожидать,чтобы  все  ее существование заключалось лишь в домашнем хозяйстве. Это ужеявляется  типизацией,  и  этим выражена своего  рода  статистическая истина.Существуют активные и пассивные натуры.  Однако эта прописная истина меня неудовлетворяла.   Следующая  моя  попытка  состояла   в   предположении,  чтосуществует нечто вроде задумывающихся и незадумывающихся натур, ибо я видел,что многие натуры,  кажущиеся на первый взгляд пассивными, на  самом деле нестолько пассивны, сколько предусмотрительны. Они сначала обдумывают ситуацию-  потом действуют,  а  так  как для них это обычный образ действия, то  ониупускают случаи, где необходимо  непосредственное  действие без раздумий, и,таким  образом, складывается  мнение  об  их пассивности.  Незадумывающимисявсегда  казались мне те, кто без  раздумий прыгает обеими ногами в ситуацию,чтобы потом уж только сообразить, что  они, похоже, угодили в  болото. Такимобразом, их,  пожалуй, можно было бы охарактеризовать  как незадумывающихся,что  надлежащим  образом проявлялось в активности;  предусмотрительность  жедругих в ряде случаев является в конечном счете весьма важной активностью  ивесьма   ответственным  действием  в  сравнении  с  необдуманной  мимолетнойвспышкой  одной  лишь  деловитости.  Однако  очень  скоро я  обнаружил,  чтонерешительность  отнюдь  не   всегда  вызывается  предусмотрительностью,  а,скорее,  действие не  всегда  необдуманно. Нерешительность первого  столь жечасто основывается на свойственной ему боязливости  или, по крайней мере, начем-то  вроде  обычного  отступления  перед   слишком  сложной  задачей,   анепосредственная активность второго часто обусловливается большим доверием кобъекту, чем  к себе. Это наблюдение побуждает меня сформулировать типизациюследующим образом: существует целый класс людей, которые в момент реакции наданную ситуацию  как бы отстраняются, тихо  говоря нет, и только  вслед заэтим реагируют, и существуют люди, принадлежащие к другому классу, которые втакой же ситуации реагируют непосредственно, пребывая, по-видимому, в полнойуверенности, что их  поступок, несомненно,  правильный. То есть первый классхарактеризуется некоторым  негативным  отношением  к  объекту,  последний  -скорее позитивным.     Как известно, первый  класс  соответствует интровертной, а последний  -экстравертной установке. Введением  обоих этих терминов достигнуто  столь жемало, как  и открытием мольеровского bourgeois  gentilhomme, что он обычноговорит прозой. Эти  типы будут иметь смысл и значимость только тогда, когдамы узнаем, что же еще присуще каждому из них.     Ведь нельзя быть интровертом,  не будучи им во всех отношениях. Понятиеинтровертный означает: все душевное  проявляется у интроверта так, как это иопределено  для него соответствующими законами. Если бы это было не так,  тохарактеристика  определенного  индивида  как экстраверта  была бы  такой  женесущественной,  как и констатация того, что длина его  тела  составляет 175сантиметров  или же  что  он  шатен  либо  брахицефал. Как  известно,  такиеконстатации  содержат  ненамного  больше  обозначаемого  ими  факта.  Однаковыражение   экстравертный  претендует  на  гораздо  большее,  ибо  стремитсявыразить, что сознание  экстраверта, равно как и его бессознательное, должнообладать  определенными  качествами,  что  все  поведение  экстраверта,  егоотношение  к  людям,  даже  течение  его  жизни  указывают  на  определенныетипические свойства.     Интроверсия  и  экстраверсия как  типы установок обозначают диспозицию,обусловливающую  в  значительной   степени  психический  процесс  в   целом,поскольку она  характеризует  предрасположенное  реагирование  и  тем  самымопределяет не только образ действия и вид субъективного опыта, но и характербессознательной компенсации.     Следовательно,  определение привычного  реагирования (Reactionshabitus)должно попасть  в самую точку, поскольку предрасположение (Habitus) являетсяв  известной  степени  центральным  коммутаторным пунктом, откуда,  с  однойстороны, регулируется внешнее поведение, а с другой - оказывается влияние наформирование    специфического    опыта.    Определенное   поведение    даетсоответствующие  результаты,  а  благодаря  субъективному  осмыслению   этихрезультатов  появляется  опыт, который  со  своей  стороны  вновь  оказываетвлияние  на поведение  и тем самым по  пословице  Каждый есть кузнец своегосчастья отражается на индивидуальной судьбе.     Что касается привычного реагирования, то можно, пожалуй, не сомневатьсяотносительно того, что тут мы ухватываем  центральное звено проблемы. Однакоздесь  возникает  другой  щекотливый  вопрос:  удастся  ли  нам  (адекватно)охарактеризовать  способы  привычного  реагирования?  На  этот  счет   могутсуществовать  самые  разнообразные  мнения,  даже если  кто-либо  и обладаетинтимными  знаниями в этой  особой  области.  Те факты, которые  мне удалосьразыскать в  пользу моей точки  зрения, объединены  мною  в  книге  о типах,причем  я  полностью  отдаю  себе  отчет,  что  моя  типизация  не  являетсяединственно верной или единственно возможной.     Противопоставление  интроверсии и экстраверсии  провести просто, однакопростые формулировки, к  сожалению, чаще всего подозрительны. Слишком  легкоони укрывают действительные трудности. Я говорю так,  исходя из собственногоопыта, ведь едва  я опубликовал  первую формулировку своих критериев - этомусобытию скоро будет двадцать лет, - как, к своему неудовольствию, обнаружил,что  каким-то образом  попал впросак. Что-то не сходилось. Видимо, я пыталсяобъяснить  слишком  многое простыми средствами, как это чаще всего и  бываетпри первой радости открытия.     Я обнаружил факт, который невозможно было отрицать, а именно прямо-такиогромные различия  внутри самих групп  интровертов и экстравертов, различия,которые были столь велики, что у меня появились сомнения, видел  ли я вообщечто-либо правильно.  Для  того чтобы  развеять  эти  сомнения, потребовалосьоколо десяти лет работы по наблюдению и сравнению.     Вопрос,  откуда берутся огромные различия внутри типа, столкнул меня  снепредвиденными  трудностями,  к  которым  я  долго  не   мог  подступиться.Некоторые  из  этих  трудностей  основывались  на  наблюдении  и  восприятииразличий, но главной их причиной была, как  и раньше, проблема критериев, тоесть  подходящего обозначения для различий характеров.  И  здесь  я  впервыеотчетливо  понял, насколько же молода  психология.  Вряд ли она представляетсобой что-либо иное, кроме хаоса произвольных  учений, добрая часть которых,безусловно,  обязана своим происхождением обособленному вследствие generatioaequivoca  и  тем самым уподобившемуся Зевсу мозгу  ученого. Я не  хочу бытьнепочтительным, но все же не могу удержаться  от  того, чтобы устроить очнуюставку профессора  психологии с психологией женщины, китайца и южного негра.Наша психология  должна  доходить  до жизни,  иначе  мы просто  застрянем  вСредневековье.     Я понял, что из хаоса современной  психологии невозможно извлечь четкиекритерии,  что  их,  скорее,  еще  только  требуется создать,  причем  не изголубого  воздуха,  а  на основе предшествовавших бесценных работ  тех,  чьиимена история психологии не обойдет молчанием.     В  рамках  одного  доклада  у  меня  нет  возможности  упомянуть о  техотдельных  наблюдениях,  которые побудили меня выделить в качестве критериеврассматриваемых различий  определенные психические  функции.  В  целом можноконстатировать  только  одно, что  различия, насколько они теперь  стали дляменя  понятными,  заключаются  в  том,  что  интроверт, например, не  простоотступает перед  объектом  и  колеблется,  а делает  это  совершенно  особымобразом. И поступки свои он  совершает не так, как любой другой интроверт, атоже  совершенно особым  образом. Так же  как лев поражает своего  врага илидобычу  не  хвостом,  как  крокодил,  а  лапами,  в  которых  заключена  егоспецифическая  сила,   так  и  присущий  нам  способ   реагирования   обычнохарактеризуется нашими сильными  сторонами,  то  есть  использованием  нашейнаиболее  надежной и развитой функции, что,  впрочем,  не мешает  нам иногдареагировать и  своими специфическими слабостями.  В  соответствии с этим  мыбудем подготавливать или искать одни ситуации и избегать других и тем  самымбудем соответственно приобретать специфический, отличающийся от других опыт.Интеллектуал будет приспосабливаться к миру с  помощью своего  интеллекта, авовсе  не как  боксер шестой весовой категории, хотя и он может  в  приступеярости употребить  свои кулаки. В борьбе за  существование и  приспособлениекаждый человек  инстинктивно  использует  свою  наиболее  развитую  функцию,которая в результате становится критерием привычного способа реагирования.     Вопрос  теперь можно поставить так: каким  образом следует так охватитьвсе  эти  функции   общими  понятиями,  чтобы  они   смогли   выделиться  израсплывчатости  простого  индивидуального  существования?  Грубую  типизациюподобного  рода давно  уже создала социальная жизнь  в  фигурах крестьянина,рабочего, художника, ученого, воина и т. д. или в перечне всех профессий. Нопсихологии с такой типизацией  делать практически нечего,  потому  что средилюдей науки,  как однажды ехидно сказал один известный ученый, есть и такие,которые являются всего лишь интеллектуальными носильщиками.     То, что  здесь  имеется в виду,  -  вещь  весьма  тонкая.  Недостаточноговорить,  например,   об  интеллекте,  ибо  это  понятие  слишком  обще   инеопределенно; разумным можно назвать все, что функционирует гладко, быстро,эффективно и  целесообразно.  И ум,  и  глупость  являются  не  функциями, амодальностями, и они никогда не говорят о том что, а всегда о том как. То жесамое  касается  моральных   и  эстетических  критериев.  Мы  должны  суметьобозначить то, что в привычных реакциях действует в  первую очередь. Поэтомумы вынуждены использовать здесь нечто такое, что на  первый  взгляд выглядитстоль   же   ужасающе,  как  психология  способностей   XVIII   столетия.  Вдействительности же мы прибегаем к уже имеющимся в обыденном языке понятиям,которые доступны  и ясны  каждому. Если, например, я говорю о мышлении, тотолько философ не знает,  что под этим подразумевается, но ни один  дилетантне найдет это непонятным; ведь мы  употребляем это слово ежедневно  и всегдаподразумеваем под ним примерно одно и то же, однако если попросить дилетантадать четкое определение  мышлению, то  он  окажется в весьма затруднительномположении. То же  самое касается  памяти  или  чувства. Насколько труднобывает  научно определить  такие  непосредственные психологические  понятия,настолько же легки они для понимания  в обиходном языке. Язык par excellence(предпочтительно, в основном) является собранием  наглядностей; оттого-то  стаким  трудом  закрепляются  и  очень  легко  отмирают  ненаглядные, слишкомабстрактные понятия, что они слишком мало соприкасаются с действительностью.Однако  мышление  и чувство являются такими неотъемлемыми для нас  реалиями,что  любой   непримитивный  язык   имеет  для  них  совершенно  определенныевыражения. Следовательно, мы можем быть уверены, что эти выражения совпадаютсоответственно с совершенно определенными  психическими фактами, как  бы этикомплексные факты научно ни назывались. Каждый представляет себе, что такое,например, сознание, и, хотя наука далеко еще этого не знает, никто не  можетсомневаться в  том, что  понятие  сознание  покрывает вполне  определенныепсихические факты.     Именно поэтому я и  взял в качестве критериев различения внутри  одноготипа установки просто  выраженные  в языке дилетантские  понятия и обозначилими соответствующие психические функции. Например, я взял  мышление, как онов  общем  понимается,  поскольку  мне  бросилось  в  глаза,  что  одни  людиразмышляют  несоизмеримо больше  других и, соответственно, в  своих решенияхпридают больший вес разуму.  Они используют мышление для  того, чтобы понятьмир  и  к  нему  приспособиться,  и,  с  чем  бы  они  ни  сталкивались, всеподвергается обдумыванию и осмыслению либо же,  в крайнем случае, приведениюв  соответствие с  заранее разработанными общими принципами. Другие  же людиудивительным образом пренебрегают мышлением в пользу эмоционального фактора,то есть чувства.  Они  стойко проводят  политику чувств,  и требуется  ужедействительно чрезвычайная ситуация, чтобы заставить их задуматься. Эти людипредставляют  собой  полную  противоположность  первому типу,  что  особеннобросается в глаза, когда  первые являются деловыми партнерами  вторых или жекогда они вступают друг с другом в брак. При этом один из них может отдаватьпредпочтение  своему  мышлению  независимо   от   того,  экстраверт  он  илиинтроверт. Разве что тогда  он пользуется им лишь соответствующим для своеготипа образом.     Однако преобладанием той или иной функции объясняются  не все имеющиесяразличия. Ведь то, что я называю мыслительным или эмоциональным типом, - этолюди,  которые  опять-таки  содержат  в себе  нечто общее,  что  я  не  могуохарактеризовать иначе  как словом рациональность.  То, что мышление в своейсути рационально, не будет, пожалуй,  оспаривать никто. Но когда мы перейдемк чувству, появятся веские контрдоводы, которые я не стал бы отметать сразу.Напротив,  я   могу  заверить,  что  проблема  чувства  задала  мне  немалуюголоволомку. Однако я не хочу  перегружать  свой доклад изложением различныхнаучных   мнений  относительно  этого  понятия,   а  лишь   вкратце  выскажусобственную точку зрения  на данный вопрос. Основная трудность здесь состоитв  том, что слова чувство или чувствование используются  в самых  разныхзначениях. Особенно это характерно для  немецкого языка (немецкое слово dasGefuhl переводится как чувство, ощущение, чутье), в меньшей степени - дляанглийского и французского. Пожалуй, прежде всего мы  должны строго отделитьэто  слово от  понятия  ощущение,  которое  характеризует функцию  органовчувств.  Затем, наверное,  нужно  так  или иначе  договориться, что  чувствосожаления, например, в понятийном смысле должно  отличаться от  чувства, чтоизменится погода или что акции  алюминиевого  концерна  повысятся. Поэтому япредложил под чувством в первом  значении  понимать чувствование как таковоеи, наоборот, слово чувство, использованное в  последнем случае,  убрать изпсихологического лексикона и заменить понятием  ощущение, если речь идет оперцептивном опыте, или понятием интуиция,  если речь  идет о  такого родавосприятии,   которое   нельзя   непосредственно   свести    к   осознанномуперцептивному опыту. Поэтому  я определил ощущение как осознанное восприятиес помощью органов чувств, а интуицию как восприятие через бессознательное.     Разумеется, можно до скончания века дискутировать  о правомерности этихопределений, однако такая дискуссия в конечном счете сводится к вопросу, какназывать  некоторое  известное   животное:  Rhinozerus,  носорогом  или  ещекак-нибудь  иначе,  ведь, в сущности,  надо  только  знать,  что  и  как  мыназываем. Психология -  это целина, где языку  еще только нужно закрепиться.Температуру,   как  известно,   можно  измерять  по   Реомюру,  Цельсию  илиФаренгейту, и единственное, что  нужно  здесь сделать,  это  сказать,  какойспособ использовали для измерения в каждом данном случае.     Как следует  из сказанного,  я рассматриваю чувство в качестве  функциидуши, отделяя ее от ощущения и предчувствия или интуиции. Тот, кто смешиваетэти функции с чувством в узком смысле sensu stricto, разумеется, не способенпризнать  рациональность  чувства.  Но  кто  их   разделяет,  тот  не  можетуклониться от признания  того факта, что эмоциональные оценки, эмоциональныесуждения  и  вообще сами  эмоции  могут  быть  не  просто  разумными,  но  илогичными, последовательными и рассудительными и в  этом смысле точно такимиже,  как мышление. Мыслительному типу данный  факт  кажется странным,  но онлегко объясним  той  характерной особенностью,  что  при  дифференцированноймыслительной функции  чувство всегда  менее развито, то есть является  болеепримитивным,  а  значит,  и  контаминированным  с другими функциями,  причемименно  с иррациональными, нелогичными  и внерассудочными, то есть функциямиощущения и  интуиции,  в  задачу  которых  оценка  ситуации не  входит.  Обепоследние  функции  противостоят рациональным  функциям,  причем по причине,отвечающей  самой  глубокой  их сущности. Когда мы думаем, то делаем  это  снамерением прийти к какому-нибудь выводу или заключению,  а когда чувствуем,то для того, чтобы достичь верной оценки; ощущение же и интуиция как функциивосприятия имеют целью восприятие данного, а не его истолкование или оценку.Следовательно, они просто должны быть открыты для данного, а не  действоватьизбирательно   по  определенным   принципам.   Данное  же  по   своей   сутииррационально,  ибо  не существует методов, с помощью  которых можно было быдоказать,  что   должно   быть  столько-то   планет  или   столько-то  видовтеплокровных животных. Иррациональность - это то, чего не хватает мышлению ичувству, рациональность - то, чего не хватает ощущению и интуиции.     Существует немало людей, реакции которых основываются, главным образом,на иррациональности, то есть либо на  ощущении, либо на интуиции, но никогдана том и  другом  сразу,  ибо ощущение  по  отношению к  интуиции  столь  жеантагонистично, как  мышление по  отношению к чувству.  Ведь  когда я своимиушами   и   глазами   намереваюсь   установить,    что   же   происходит   вдействительности,  я  могу делать все, что угодно,  только  не  мечтать и нефантазировать одновременно с этим, но как раз именно это последнее  и долженделать интуитивист,  чтобы дать простор своему бессознательному или объекту.Вот почему ощущающий тип является антиподом интуитивного. К сожалению, времяне  позволяет  мне вдаваться  в  те  интересные вариации,  которые возникаютвследствие экстравертной или интровертной установки у иррациональных типов.     Я бы предпочел сказать еще  несколько слов о закономерных последствиях,к  которым приводит  доминирование какой-либо  одной функции над другими,  аименно  как  это  сказывается  на других  функциях.  Человек,  как известно,никогда  не  может  быть  всем сразу  и  никогда  не  может  быть  полностьюсовершенен.  Он  развивает всегда только определенные качества  и  оставляетнедоразвитыми остальные. Что  же происходит с теми функциями, которые  он неиспользует ежедневно, а  значит, и не развивает их упражнением? Они остаютсяв  той   или  иной   степени  в  примитивном,  инфантильном,  часто  лишь  вполусознательном, а порой даже в совершенно  бессознательном  состоянии; темсамым они образуют характерную  для каждого типа неполноценность, которая  вкачестве составной части входит в общую  структуру характера.  Одностороннеепредпочтение  мышления  всегда  сопровождается  неполноценностью  чувств,  адифференцированное восприятие таким же образом  сказывается  на  интуитивнойспособности, и наоборот.     Является  ли  какая-либо функция  дифференцированной  или  нет  - можнодовольно  легко определить  по ее  силе,  устойчивости,  последовательности,надежности и приспособленности.  Ее неполноценность, однако, зачастую не такуж  легко  описать  или  распознать.  Важным  критерием  здесь  является  еенесамостоятельность  и  обусловленная  этим зависимость от  обстоятельств  идругих  людей,  а  также  ее  непостоянство,  ненадежность  в  употреблении,суггестивность  и  расплывчатый  характер.  На  неполноценную  (подчиненную)функцию  никогда нельзя  положиться,  ибо  ею  нельзя управлять, более того,можно даже стать ее жертвой.     К  сожалению,  здесь  я не имею  возможности  дать  детальное  описаниепсихологических  типов,  и  поэтому  мне  приходится  довольствоваться  лишькратким изложением основных идей психологической  типологии. Общий результатмоей  предыдущей работы  в  этой  области  состоит в выделении двух основныхтипов установки: экстраверсии и интроверсии, а также четырех типов  функций:мыслительного, ощущающего,  чувствующего и интуитивного, которые варьируют взависимости от общей установки и тем самым дают в итоге восемь вариантов.     Меня  чуть ли  не с упреком спрашивали, почему я говорю ровно о четырехфункциях, не больше и не меньше. То, что их ровно четыре,  получилось преждевсего  чисто  эмпирически.  Но  то, что благодаря им достигнута определеннаястепень цельности, можно продемонстрировать следующим соображением. Ощущениеустанавливает, что происходит фактически. Мышление позволяет нам узнать, чтоозначает  данное  чувство  -  какова  его  ценность,  и,  наконец,  интуицияуказывает на возможные откуда  и куда, заключенные  в  том, что в данныймомент  имеется. Благодаря этому ориентация  в  современном  мире может бытьтакой  же  полной,  как  и  определение  места  в  пространстве  с   помощьюгеографических  координат.  Четыре  функции  являются  своего рода  четырьмясторонами горизонта, столь же произвольными, сколь  и необходимыми. Ничто немешает  сдвинуть  точку координат  в  ту или иную сторону и  вообще  дать имдругие названия. Все зависит  от того, как  мы договоримся  и  насколько этоцелесообразно.     Но я  должен признаться  в одном: мне ни за что не хочется обходиться всвоей  психологической исследовательской экспедиции без этого компаса,  и непо напрашивающейся  общечеловеческой  причине, что  каждый  влюблен  в  своисобственные идеи, а из-за того объективного факта, что тем  самым появляетсясистема  измерения и  ориентации,  а это, в свою  очередь, делает  возможнымпоявление критической психологии, которая так долго у нас отсутствовала.Оглавление