2. Психологические типы

[Лекция,   прочитанная  на  Международном   конгрессе   по  образованию(Территет, Швейцария, 1923) и опубликованная под  названием  PsychologischeTypen,  1923,  в  Zeitschrift  fur  Menschenkunde  (1925  май),  S.45-65.Настоящий перевод сделан с английского издания Собрания сочинений К. Г. Юнга/15- Vol.6. P.510-523/. Перевод В. Зеленского.]     Известно,  что  с  древних времен делались неоднократные попытки свестимногочисленные    различия   между   человеческими   индивидуальностями    копределенным категориям;  с другой  стороны,  производились  усилия  сломатьочевидное единообразие человечества заострением  характеристик  определенныхтипических различий. Не стремясь углубиться слишком глубоко в  историю  этихпопыток, я хотел  бы привлечь внимание  к тому факту,  что  наиболее древниекатегоризации, известные  нам, имеют свое происхождение в медицине. Наиболееважной из них была классификация,  предложенная Клавдием  Галеном, греческимдоктором, жившим во  II  веке н. э. Он выделял четыре основных темперамента:сангвиник, флегматик, холерик  и меланхолик. Идея, лежащая  в  основе такогоделения,  восходит  к V  веку до  н.  э.,  к  учению Гиппократа  о  том, чточеловеческое тело состоит из четырех элементов: воздуха, воды, огня и земли.В соответствии с этими элементами в живом  организме были обнаружены  четыресубстанции:  кровь,  флегма,  желтая  желчь  и  черная  желчь.  Идея  Галеназаключалась в том, что сообразно  с  изменениями в  пропорциях этих  четырехсубстанций  все  люди могут быть разделены на  четыре  класса.  Те,  у  когоналичествует   преобладание   крови,   принадлежат   к   типу   сангвиников;преобладание флегмы  относит к  флегматическому типу;  желтая  желчь  делаетчеловека холериком,  а  черная желчь  приводит к  появлению меланхолическоготипа.  Как показывает  наш  язык,  эти  различия  в  темпераменте  выдержалииспытание временем, хотя потребовалось  много  веков,  прежде  чем они  былизаменены физиологической теорией.     Несомненно,   именно    Галену   принадлежит    заслуга   в    созданиипсихологической классификации людей, просуществовавшей уже  два тысячелетия,классификации, основанной на  воспринимаемых  различиях эмоциональности  илиаффективности.  Интересно  отметить, что  первая попытка типологизации  быласвязана   с  эмоциональным  поведением  человека,  очевидно,   потому,   чтоэффективность - наиобщая и наиболее впечатляющая черта поведения вообще.     Однако аффекты ни в коем случае не являются единственным различительнымзнаком  человеческой психики. Характеристические данные следует ожидать и отдругих   психологических   явлений;    единственным   требованием   остаетсянеобходимость наблюдать и понимать другие функции не менее ясно и отчетливо,как и в случае аффектов. В предшествующие века, когда понятие психология втом  виде,  как  мы  понимаем  его  сегодня,  отсутствовало,  все  остальныепсихические функции, кроме аффектов, были покрыты мраком неизвестности, да исегодня для большинства людей они все еще едва различимы по своей  тонкости.Аффекты же  можно  увидеть  прямо на поверхности, и этого вполне  достаточнолюдям, не имеющим отношения к психологии, в частности человеку, для которогопсихология его соседа  не представляет  никакой  проблемы. Его удовлетворяетвозможность наблюдать аффекты других  людей -  если же  он  их  не видит, тодругой  человек оказывается для него психологически невидимым, поскольку, заисключением аффектов, он не может воспринимать ничего в сознании другого.     Причина, по которой мы оказываемся способны обнаруживать другие функциипомимо  аффектов в психическом  наших собратьев,  заключается в том, что  мысами    перешли    от    непроблематического    состояния    сознания    кпроблематическому.  Если мы судим о других только по аффектам, то тем  самымпоказываем, что наш главный и, возможно, единственный критерий - аффект. Этоозначает,   что  аналогичный   критерий  применим   и  к  нашей  собственнойпсихологии, а последнее равнозначно  тому, что наше психологическое суждениени  объективно, ни независимо,  но пребывает в  рабстве  у  аффекта.  Даннаяистина  вполне  применима  к  большинству  людей,  и  на  ней   основываетсяпсихологическая  возможность   смертоносных  войн  и  постоянная  угроза  ихрецидивов.  И так должно быть всегда, пока  мы судим людей другой сторонойсвоих   собственных   аффектов.   Я   называю   такое   состояние   сознаниянепроблематичным,  потому  что  оно  с  очевидностью   никогда  не  станетпроблемой  как  таковой.  Оно  станет   проблемой,  только  когда  возникнетсомнение:  а  могут  ли  аффекты  -  включая и  наши собственные  аффекты  -предложить удовлетворительную основу для психологических суждений? Мы всегдасклонны оправдывать самих  себя, когда  кто-нибудь делает нас ответственнымиза  какое-либо  эмоциональное действие, говоря,  что  мы поступали так из-завспышки аффекта и что обыкновенно мы вовсе не такие. Когда это  касается нассамих,  то мы  рады объяснить  сам аффект как условие, оправдывающее  низкуюответственность, но неохотно делаем то же самое по  отношению к другим. Дажеесли это и  не очень поучительная  попытка в оправдании своего любимого эго,тем не менее  существует  нечто  положительное в  чувстве  оправдания  такихизвинительных  состояний: это  попытка отделить себя от своего  собственногоаффекта, а  следовательно,  и личность своего собрата от  его  аффекта. Дажеесли мое извинение  есть  всего  лишь увертка, оно  тем  не  менее  являетсяпопыткой бросить сомнение на ценность аффекта, как  единственного показателяличности, и обратиться к другим психическим функциям, которые  характеризуютличность точно  так же,  если не более, нежели аффект. Когда человек судит онас по нашим аффектам, мы легко обвиняем его в недостатке понимания или дажев несправедливости. Но это обязывает нас не судить и других за их аффекты.     С этой целью первобытный, далекий от психологии человек,  относящийся ксвоим и  чужим  аффектам  как к единственному существенному критерию, долженразвить проблематическое состояние сознания, в котором ценными признаются  идругие  факторы кроме  аффектов. В  таком  проблематическом  состоянии можетобразоваться  парадоксальное суждение: Я и есть этот аффект и Этот аффект-  не я.  Данный  антитезис отражает раскол  эго  или, скорее,  расщеплениепсихического  материала, составляющего  эго.  Признавая  самого себя в своемаффекте  в равной степени,  как и  в  чем-то  другом,  что  моим аффектом неявляется,  я отделяю аффективный  фактор от других  психических  факторов и,поступая таким  образом,  низвожу  аффект  с  пьедестала его  первоначальнойнеограниченной власти на заслуживаемый  им  уровень  в  иерархии психическихфункций. Только когда  человек  произвел  подобную операцию на самом  себе иуловил  различие  между многочисленными психическими факторами в самом себе,он  оказывается  в  состоянии заняться поиском  и  других  критериев в своемпсихологическом  суждении о  других,  вместо того чтобы  попросту  отступитьобратно  к  аффекту.  Только таким  образом  возможно  реальное  объективноепсихологическое суждение.     То,  что мы  называем  сегодня психологией,  есть  наука, которая можетследовать  по  своему  пути  только  на основе  определенных исторических  иморальных предпосылок, заложенных христианским воспитанием и образованием напротяжении  последних  двух  тысячелетий.  Заповедь типа Не  судите, да  несудимы будете, привитая религией, создала  возможность воли, стремящейся, всвоем   крайнем   выражении,   к   простой   объективности   суждения.   Этаобъективность,  заключающая  в себе  не  простое  безразличие  к  другим,  аоснованная  на  принципе оправдания других  в той степени,  в какой  мы  этоделаем  в  отношении самих  себя,  является,  собственно,  предпосылкой  длясправедливого  беспристрастного  суждения  своих  собратьев.   Возможно,  выудивитесь, почему я так настойчиво налегаю на вопрос об объективности, но выперестанете удивляться, если попытаетесь классифицировать людей на практике.Человек, слывущий  сангвиником  по  темпераменту, поведает вам,  что в своейоснове  он  глубокий меланхолик; холерик -  что  его единственный недостатоксостоит во всегдашней чрезмерной  флегматичности. Но  классификация,  вера вобоснованность  (валидность)  которой  не  выходит  за пределы единственногочисла, сродни  по своей полезности и универсальности той церкви, в которой яявляюсь единственным прихожанином. Мы  должны  поэтому  найти  тот критерий,который может быть принят как  объединяющий не только для судящего субъекта,но также и для обсуждаемого объекта.     В   полной   противоположности   со   старой   системой   классификациитемпераментов, новая  типология начинает с подробного и ясного соглашения непозволять себе быть судимым аффектом и не судить  им других, поскольку никтоне  может  объявить  себя  окончательно  идентичным со  своим аффектом.  Этосоздает  проблему,  поскольку  из  этого  следует,  что  там, где  затронутыаффекты,  не может быть достигнуто общего согласия, которого  требует наука.Мы  должны  поэтому  поискать вокруг другие  факторы в качестве  критерия  -факторы,  к   которым  мы  обращались,  когда   оправдывали  самих  себя  заэмоциональное действие. Возможно,  мы говорим: Действительно, я  сказал этоили то в состоянии аффекта, но, конечно,  я преувеличил и не хотел причинитьникакого вреда. Очень непослушный ребенок, доставляющий своей матери  массухлопот,  мог бы сказать: Я не имел  в  виду ничего дурного, я не хотел тебяобидеть, я очень тебя люблю.     Такие объяснения взывают  к  существованию  другого  типа личности,  откоторого  и  случился аффект.  В обоих случаях аффективная личность выглядиткак что-то  низкое, неполноценное, что захватывает  подлинное эго и омрачаетего. Но часто  сама личность обнаруживает себя в аффекте более возвышенной илучшей, настолько сильно, что впоследствии сожалеет, что не могла оставатьсяна  такой  вершине  своего совершенства.  Все мы  знаем  о  таких  внезапныхвспышках в себе щедрости,  альтруизма, самопожертвования и сходных красивыхжестов, за  которые, как мог бы  заметить ироничный наблюдатель, человек ненесет никакой  ответственности.  Возможно, это  одна из причин,  почему  такмного людей делают так мало добра.     Но  там,  где  аффективная  личность  высока  или  низка,   сам  аффектрассматривается    как    исключительное   состояние,   качества    которогопредставляются  либо  как  фальсификация  реальной  личности  или  как  непринадлежащие ей в качестве характерного свойства. Что  же тогда это  такое,реальная личность?  Очевидно,  отчасти это  то, что каждый замечает в себекак  отличное  от аффекта, а  отчасти  то,  что присутствует в  каждом и чтоследует  гнать от себя как неверное в суждении о других. Так  как невозможноотрицать связь аффективного состояния с эго, то отсюда следует, что само эгоесть то же  самое эго, будь оно в аффективном состоянии или в так называемомаутентичном,  подлинном состоянии, пусть  оно  даже демонстрирует другоеотношение к  этим психологическим  событиям.  В  аффективном  состоянии  ононесвободно, принуждаемо, влекомо. По контрасту,  нормальное состояние  - этосостояние свободной воли со всей присущей данному субъекту энергией. Другимисловами,   аффективное  состояние  -  непроблематическое,  в  то  время  какнормальное  состояние  является  проблематическим:  оно  включает  в себя  ипроблему, и  возможность  свободного  выбора.  В  этом  последнем  состоянииделается возможным понимание,  поскольку  в нем  одном можно как  разглядетьсвои   мотивы,  так   и  получить  знание  о   себе.   Умение   разбираться,проницательность есть  sine qua  non  (непременное  условие)  познавательнойспособности.  Но   способность   к  разбирательству   означает   расщеплениесодержаний сознания на дискретные  функции. Поэтому если мы хотим определитьпсихологическую специфику человека на  языке, который удовлетворит не тольконаше собственное субъективное суждение, но также и обсуждаемый объект, то мыдолжны взять  в  качестве критерия  такое состояние или  установку,  которыеощущались  бы объектом как нормальное сознательное положение. Соответственномы сделаем его сознательные побуждения  нашей первейшей заботой,  исключив вто же  самое время, насколько  это  возможно, свои  собственные произвольныетолкования.     Действуя  таким  образом,  мы обнаружим  через  некоторое  время,  что,несмотря на  огромное  разнообразие сознательных  побуждений  и склонностей,могут   быть  выделены  определенные   группы   индивидов,   характеризуемыеудивительным  сходством  в  мотивации.  Например,  мы  можем  столкнуться  синдивидами, которые во всех своих суждениях, восприятиях, чувствах, аффектахи действиях  ощущают доминирующую роль и  движущую  силу во внешних факторахили, по меньшей мере, чувствуют их важность и значимость  вне зависимости оттого,  о  причинных или целевых  мотивах  идет  речь.  Я  приведу  несколькопримеров того, что имеется  в виду. Блаженный Августин: Я не  уверовал бы вЕвангелие,  если бы  авторитет Католической  церкви  не  принуждал к этому.Покорная дочь:  Я  не  позволю  себе  думать  что-либо,  что  могло  бы  непонравиться  моему  отцу.  Некто  находит  чудесным   музыкальный  фрагментсовременной  музыки, потому  что многие другие вокруг считают  его чудесным.Другой  женится  для  того,  чтобы  порадовать  своих родителей, но  вопрекисобственному  желанию.  Существуют люди,  которые делают из себя  посмешище,чтобы  развлечь других, они предпочтут даже стать предметом насмешек, нежелиостаться незамеченными. Есть немало и таких, кто во всем, что они делают илине делают, непременно преследуют заднюю мысль: а что подумают о них  другие?И стоит ли стыдиться чего-либо, если никто об этом не узнает. Есть и другие,кто может быть счастлив лишь тогда, когда это возбуждает зависть других, илитакие,  кто  вечно  находит  для  себя  проблему для  того,  чтобы  получитьудовольствие от сочувствия своих друзей.     Подобные   примеры  можно  приводить  бесконечно.   Они  указывают   напсихологическое  своеобразие,  которое   отчетливо  различается   от  другойустановки, которая,  по  контрасту, движима главным образом внутренними, илисубъективными,  факторами. Человек такого типа мог бы сказать:  Я знаю, чтомог  бы доставить своему  отцу  величайшее  удовольствие,  если  бы поступилтак-то и так-то, но  мне самому это и в голову  не приходило. Или: Я вижу,что  погода  портится,  но  тем не менее  свой  план я попытаюсь выполнить.Данный  тип не  путешествует ради  удовольствия,  но  только  лишь  с  цельюосуществления  изначально поставленной  цели.  Или:  Моя  книга,  возможно,непонятна  читателю,  но  мне  она  совершенно  ясна.  Или,  идя  к  другойкрайности: Каждый думает, что  я могу сделать все, но я-то совершенно точнознаю, что ничего  не могу. Такой человек может стесняться  себя  настолько,что  буквально  не  осмеливается встречаться с людьми. Существуют некоторые,чувствующие  счастливый прилив сил  только тогда, когда они вполне  уверены,что никто об этом не знает, и они не соглашаются ни с чем только потому, чтоэто может доставить удовольствие кому-то еще.  Они ищут добро там, где никтобы и не подумал его отыскать. На каждом шагу должна быть получена санкция отсубъекта, а без этого ничего не  может быть предпринято или выполнено. Такойчеловек мог бы  возразить  Блаженному Августину: Я уверовал бы в Евангелие,если  бы авторитет Католической  церкви  не принуждал к этому. Он постояннодолжен доказывать, что все, что он делает,  основывается на  его собственныхрешениях  и убеждениях и никогда  на  влияниях  других  или  желании кому-топонравиться, или снискать расположение какого-то лица или мнения.     Эта  установка  характеризует  группу  индивидов,   мотивации   которыхисходят,  главным  образом,   от  субъекта,  из   внутренней  необходимости.Существует,  наконец, и третья группа, где  очень трудно  сказать, откуда, восновном,  исходит мотивация: снаружи или же  изнутри. Эта  группа  наиболеемногочисленна и  включает  менее  дифференцированного нормального  человека,который считается нормальным  либо потому,  что он не позволяет себе всякогорода эксцессов,  либо же потому,  что у него  нет  в  них нужды.  Нормальныйчеловек, по определению, испытывает влияние  как снаружи, так и  изнутри. Онсоставляет обширную среднюю группу,  на одной стороне которой помещаются те,чьи  мотивации определяются, главным образом,  внешним объектом, а на другойте,   чьи  мотивации   формируются   изнутри.   Первую  группу   я   называюэкстравертной,  а  вторую  -  интровертной.  Эти  понятия  едва  ли  требуютразъяснения, поскольку  они  объясняют  себя из  всего  того,  что  уже былосказано.     Хотя существуют несомненные  случаи, когда  тот или  иной  тип индивидаможет быть определен с первого взгляда, это, вне всякого сомнения, случаетсядалеко не всегда. Как правило, только внимательное наблюдение, взвешивание иоценка всех  свидетельств позволяют  получить  уверенное  классифицирование.Однако  простой   и  ясный   фундаментальный  принцип  двух  противоположныхустановок в реальной действительности чрезвычайно усложняется и  выполняетсяс  трудом,  поскольку  каждый  индивид   является   исключением  из  правил.Следовательно, можно никогда не дать описание типа, не важно,  насколько онозавершенное, которое возможно было применить  более чем к  одному  индивиду,несмотря на тот факт,  что в некоторых случаях оно способно охарактеризоватьтысячи  других.   Сходство   -  это  одна  сторона  человека,  уникальность,неповторимость - другая. Классификация не  объясняет индивидуальной психики.И тем  не  менее  понимание психологических типов открывает дорогу  к  болеелучшему уяснению человеческой психологии вообще.     Дифференциация  типа часто наступает очень рано, настолько рано, что  внекоторых  случаях  следует  говорить  о  ней как о врожденной. Самым раннимзнаком экстраверсии  у ребенка является его быстрая  адаптация к  окружающейсреде и то необычное  внимание, которое он  уделяет объектам,  в особенноститем эффектам, которые он на них оказывает. Страх перед объектами минимален -ребенок живет и перемещается  среди  них  с  уверенностью. Его способность кпониманию  быстрая, но  не  точная  и не  аккуратная.  Развивается  он болеебыстро,  чем  интровертный  ребенок, так как  он  менее рефлективен и обычнобесстрашен. Он не чувствует преграды между собой и объектами и может поэтомуиграть с ними свободно и учиться через контакт с ними. Ему нравится доводитьсвои начинания до крайности, он выказывает склонность к риску. Все неведомоеи неизвестное для него соблазнительно.     Обратная картина: одним из самых ранних признаков интроверсии у ребенкавыступает   рефлективная   задумчивая  манера   его   поведения,  отмеченнаязастенчивостью и  даже  страхом  перед  незнакомыми  объектами.  Очень  ранопоявляется  тенденция  отстаивать  свои  права  над  знакомыми  объектами  ипытаться  овладеть или  управлять ими. Ко  всему  неизвестному такой ребенокотносится с  недоверием:  внешние  влияния обычно воспринимаются  с  сильнымсопротивлением.  Ребенок  желает  все делать  своим  путем и  ни  при  какихусловиях не будет  подчиняться тому правилу, которое  он  не  может  понять.Когда  он задает  вопросы,  то делает  это  не  из  любопытства или  желанияпроизвести  впечатление, но потому, что хочет, чтобы имена, значения, смыслыи  объяснения  давали  ему  субъективную  защиту  против объекта. Я наблюдалинтровертного ребенка, который сделал  свои первые попытки выйти на прогулкулишь после того,  как  изучил  имена всех предметов в комнате, до которых онмог  дотронуться.  Таким  образом,   характерная  оборонительная  установка,которую  взрослый интроверт  проявляет по отношению  к  объекту,  может бытьподмечена у  интровертного ребенка очень рано; точно так же можно очень ранообнаружить  у  экстравертного  ребенка  уверенность  в  себе  и  инициативу,счастливую   доверительность  в  своих  взаимодействиях  с  предметами.  Этодействительно основная черта экстравертной установки: психическая жизнь, таксказать,  разыгрывается  у  индивида  снаружи,  в  объектах  и   объективныхвзаимодействиях.  В крайних случаях возникает даже некий вид слепоты к своейсобственной индивидуальности. Интроверт, напротив, всегда действует так, какбудто объект обладает  превосходящей силой,  против которой он  должен  себязащищать. Его реальный мир - это мир внутренний.     Тем не  менее печально, что оба типа  склонны отзываться  друг о  другекрайне  нелестно.  Это  обстоятельство  немедленно  поражает   всякого,  ктозанимается этой проблемой.  И  причина кроется  в том, что сами  психическиеценности имеют диаметрально противоположную  локализацию у этих двух  типов.Интроверт видит все  мало-мальски ценное для него в  субъекте  - то же самоеэкстраверт видит  в  объекте. Эта зависимость от объекта  кажется интровертузнаком  величайшей  неполноценности,   в   то  время  как   для  экстравертаозабоченность   субъектом   выглядит   не   чем   иным,   как   инфантильнымаутоэротизмом.  Отсюда и  неудивительно,  что  оба  типа  часто  вступают  вконфликт.  Это не  мешает, однако, большинству  мужчин жениться на  женщинахпротивоположного типа. Такие браки ценны в смысле психологического  симбиозаи  могут  длиться  вечно,   если  партнеры  не   пытаются  найти  взаимноепсихологическое понимание. Но  эта фаза  понимания  составляет  нормальноеразвитие любого брака  при условии, что партнеры имеют необходимый досуг илипотребность в развитии, хотя  даже  при наличии обоих этих условий требуетсяизвестное мужество, поскольку  существует риск разрушения супружеского мира.При благоприятных обстоятельствах эта  фаза  в жизненной судьбе  обоих типовнаступает автоматически,  по причине  того, что каждый тип является примеромодностороннего   развития.  Один   развивает   только  внешние  отношения  ипренебрегает внутренними - другой развивается изнутри, а внешнее оставляет взастое.  В определенное время  у  индивида возникает потребность развить то,что пребывало у него в запустении. Развитие приобретает форму дифференциацииопределенных функций, к которым я должен теперь перейти в обзоре их значениядля типологической проблемы.     Сознательное психическое  есть  средство для адаптации  и  ориентации исостоит  из  ряда  различных психических  функций.  Среди них можно выделитьчетыре основных: ощущение, мышление, чувство, интуиция. В ощущение я включаювсе восприятие с помощью чувственных  органов; под мышлением  я имею  в видуфункцию  интеллектуального  познания и  формирования логических  заключений;чувство - функция субъективной оценки; интуицию я понимаю как  восприятие  спомощью бессознательного или восприятие бессознательных содержаний.     Настолько, насколько позволяет мой  опыт,  эти  четыре базовые  функциикажутся мне достаточными, чтобы выразить  и представить  многочисленные видысознательной ориентации.  Для  полной ориентации все  четыре  функции должнысотрудничать на  равных:  мышление  облегчает познание и  суждение,  чувствоговорит нам, в  какой степени и как та или иная вещь является для нас важнойили не является таковой, ощущение  должно  передавать нам с  помощью зрения,слуха, вкуса и т. д. сведения о конкретной реальности, а  интуиция позволяетнам угадывать скрытые возможности  в подоплеке происходящего,  поскольку этивозможности также принадлежат целостной картине данной ситуации.     В  действительности,  однако, эти  базовые  функции  весьма  редко  илиникогда  не  дифференцируются  единообразно и равно согласно нашему хотению.Как правило, одна или другая функция занимает главное место, в то время  какостальные  остаются недифференцированными  на  заднем плане.  Таким образом,существует много людей,  ограничивающих себя  восприятием простой конкретнойреальности,  без   какого-то  размышления   о  ней  или  принятия  в  расчетопределенных чувственных оценок.  Их также весьма мало волнуют  возможности,скрытые  в  ситуации.  Таких  людей  я  описываю  как ощущающие типы. Другиеориентированы  исключительно  тем,   что  думают,  и  попросту  не  способныприспособиться к  ситуации, которую  они не  могут  понять  интеллектуально.Таких людей я называю мыслительными типами. Третьи, в  свою очередь, во всемруководствуются исключительно чувством. Они просто  спрашивают себя, приятнали им та  или иная вещь или  неприятна, и ориентируются по своим чувственнымвпечатлениям. Это  чувствующие типы.  Наконец, интуитивы  не обеспокоены  ниидеями,  ни  чувственными  реакциями,  ни реальностью  предметов, а  целикомотдают себя во власть соблазнительных возможностей и без сожаления оставляютте ситуации, в которых не чуют запаха возможностей новых.     Каждый  из этих  типов представляет свой вид  односторонности, тот вид,который усложнен спецификой интровертной или экстравертной установки, с  нимсвязанной. Именно из-за этой усложненности я был вынужден  упомянуть об этихфункциях-типах,   и  это  возвращает   нас  к  вопросу   об  односторонностиинтровертной  и  экстравертной  установок.  Эта  односторонность   могла  быприводить  к  полной  утрате  психического   равновесия,  если  бы  не  быласкомпенсирована бессознательной контрпозицией. Исследование бессознательногопоказывает,  например,  что  наряду  с  сознательной  установкой  интровертасуществует бессознательная экстравертная  установка,  которая  автоматическикомпенсирует его сознательную односторонность.     Хотя практически  можно  предположить существование  общей интровертнойили экстравертной установки, строгий научный исследователь не может оставитьсуть на откуп интуиции, а должен позаботиться о действительном представленииматериала. Тогда  мы  обнаружим,  что  ни  один индивид  не является  простоэкстравертом или интровертом, но что он  оказывается таким в  одной из своихфункций.  Возьмем,  например,  мыслительный  тип:  большинство сознательногоматериала, который  он  представляет  для  наблюдения,  состоит  из  мыслей,заключений,  размышлений,  так  же  как  и   действий,  аффектов,  оценок  ивосприятий интеллектуального  характера или, по крайней мере, из  материала,напрямую зависящего от интеллектуальных посылок. Мы должны  интерпретироватьсаму  природу  его общей  установки из специфики  этого материала. Материал,представляемый  чувствующим  типом, будет другого вида,  то  есть чувства  иэмоциональные  содержания  всех  сортов,  мысли,  размышления и  восприятия,зависящие от эмоциональных посылок. И  только  из  специфической природы егочувств мы сможем сказать, к типу  какой установки он принадлежит. Вот почемуя  упоминаю здесь  эти  функции-типы, потому  что в  индивидуальных  случаяхинтровертные и экстравертные установки  никогда не могут быть демонстрируемыper  se  (сами  по  себе),  -  они  появляются  только   в   виде  спецификигосподствующей  сознательной  функции.   Аналогично  не   существует   общейустановки   бессознательного,  но   лишь  типично   модифицированные   формыбессознательных функций, и лишь путем исследования бессознательных функций иих особенностей может быть научно установлена бессознательная установка.     Едва  возможно говорить о  типических бессознательных  функциях, хотя вэкономии   психического    приходится    приписывать    некоторую    функциюбессознательному.  Лучше   всего,  я  думаю,  выражаться  осторожно  в  этомотношении,  и  я  не  могу  пойти  дальше утверждения,  что  бессознательноенастолько, насколько  мы можем видеть его  присутствие, имеет компенсаторнуюфункцию  в  сознании.  То, что  бессознательное  существует  в  самом  себе,является  бесполезной спекуляцией.  По  самой своей природе оно  выходит  зарамки всякого познания. Мы просто постулируем  его  существование на  основеего  продуктов,  таких  как  сновидения и фантазии.  Но хорошо установленнымфактом в научной практике является то, что, например, сновидения практическивсегда имеют  содержание, которое может изменять  сознательную установку,  иэто оправдывает нас в утверждении о компенсаторной функции бессознательного.     Помимо  этой общей  функции  бессознательное  обладает также функциями,которые могут становиться сознательными в других условиях. Мыслительный тип,например, должен с  необходимостью подавлять и исключать чувство,  насколькоэто  возможно,  так как  ничто  не расстраивает  мышление  так  сильно,  какчувство,  и чувствующий тип подавляет мышление, поскольку нет  ничего  болеевредного  для  чувства,  нежели мышление. Подавленные  функции  переходят  введение бессознательного.  Подобно  тому как только один из четырех  сыновейHorus (Гора) имел человеческую голову, так, согласно правилу, только одна изчетырех  базовых  функций  является  полностью  сознательной   и  достаточнодифференцированной, чтобы  свободно  управляться  волей, другие  же остаютсяотчасти или полностью бессознательными. Эта бессознательность не означает,что, например,  мыслительный  тип  не сознает свои чувства.  Он  знает  своичувства очень хорошо, настолько, насколько он способен к интроспекции, но онотвергает любую  их ценность и заявляет, что  они не имеют на него  влияния.Поэтому  они  нападают  на  него  неожиданно,  против  его  воли,  и, будучиспонтанными  и автономными,  они  в конце концов присваивают  себе  ту самуюценность,   в   которой   его  сознание  им  отказывает.  Они   активируютсябессознательной  стимуляцией  и  в  действительности  образуют  нечто  вродеконтрличности, чье существование может быть  установлено только  при анализепродуктов бессознательного.     Когда  та или  иная функция  не  оказывается  под  рукой,  когда  онавоспринимается как нечто, что беспокоит дифференцированную функцию: внезапновозникает  и затем судорожно исчезает вновь,  - когда  она носит обцессивныйхарактер или упрямо  не показывается в случае наиболее острой  потребности вней, тогда она несет в себе все качества квазибессознательной функции. Могутбыть отмечены и другие особенности: в связи с ней всегда присутствует что-тонедостоверное,  как  будто  она  содержит  элементы,  собственно,  ей  и  непринадлежащие.  Таким  образом, бессознательные  чувства мыслительного  типаоказываются исключительно фантастического  характера,  зачастую в гротескномконтрасте  с  крайне рационалистическим  интеллектуализмом его  сознательнойустановки.    Сознательное    мышление   такого   типа   целенаправленно   иконтролируемо,  но его чувство импульсивно, неконтролируемо, легко поддаетсяпеременам настроения, иррационально, примитивно и в той же степени архаично,что и чувства дикаря.     То  же  самое  истинно  и  в  отношении  любой  функции, подавленной  вбессознательное.  Она остается неразвитой, сплавленной вместе с  элементами,ей,   по  сути,  не  принадлежащими,   в  архаическом  состоянии,  посколькубессознательное в  нас является остатком  непобедимой природы, точно  так жекак  оно является  матрицей-маткой нашего  нерожденного будущего. Неразвитыефункции всегда оказываются зародышевыми, поэтому неудивительно, что иногда втечение жизни возникает потребность в  дополнении  и  изменении сознательнойустановки.     Отдельно от  свойств, мной  уже упомянутых, неразвитые функции обладаютдополнительной особенностью,  заключающейся  в  том, что, когда сознательнаяустановка интровертна, они экстравертны, и наоборот. Следует поэтому ожидатьобнаружения   экстравертных  чувств  у   интровертного  интеллектуала,  что,возможно, как раз и было  выражено таким типом, однажды сказавшим: До обедая кантианец,  но  после обеда я ницшеанец. В своей привычной установке,  накоторую  указано, он интеллектуал, но при стимулирующем воздействии хорошегообеда волны дионисийства прорывают его сознательную установку.     Как раз здесь мы встречаемся с огромной трудностью в диагностике типов.Наблюдатель видит  проявления  обеих составляющих:  сознательной установки иавтономных явлений  бессознательного. И  он  оказывается в затруднении:  чтоследует приписывать  сознательному,  а что бессознательному?  Различительныйдиагноз  может   быть  основан  только  на  внимательном  изучении   качествнаблюдаемого  материала.  Мы   должны  пытаться  обнаружить,  какие  явлениявозникают  вследствие  сознательно  выбранных мотивов,  а  какие оказываютсяспонтанными, и так же должно быть  установлено, какие из них адаптированы, акакие имеют неадаптированный архаический характер.     Теперь  должно  быть  достаточно  ясно,   что  сами  качества   главнойсознательной функции, то есть сознательной установки как целого, оказываютсяв жестком контрасте с качествами бессознательной установки. Другими словами,мы можем сказать, что между сознательным и бессознательным обычно существуетпротивоположение.  Это  противоположение,  однако,  не   воспринимается  какконфликт до  тех пор, пока сознательная установка  не слишком одностороння ине слишком отдалена от установки бессознательной. Но если случится обратное,то  кантианец  будет  неприятно  удивлен  своим  дионисийским  двойником,  укоторого  обнаружатся весьма неподобающие кантианцу  импульсы.  Его сознаниепочувствует  необходимость  подавить  эти  автономные проявления,  и,  такимобразом, возникнет конфликтная  ситуация. Тотчас же бессознательное войдет вактивную  оппозицию  к сознанию,  оно попросту  откажется быть  подавленным.Верно,  что  некоторые обозначенные сознанием  проявления подавить не  стольтрудно, но  тогда бессознательные  импульсы попросту отыщут другие отдушины,которые будет не  так-то легко обнаружить. И поскольку эти фальшивые клапаныбезопасности открыты,  человек  уже находится  на пути к неврозу.  Косвенныевыходы, конечно, могут быть сделаны доступными пониманию путем анализа и ужезатем  подвергнуты  вновь  сознательному подавлению. Но  это  не  загасит ихинстинктивного динамизма, а лишь отбросит  еще  дальше  на задний план, покапонимание непрямого  маршрута, избранного  бессознательными  импульсами,  неприведет с  собой  понимание  односторонности сознательной  установки.  Однодолжно  сменить  другое,  так  как  оно прежде всего было  не чем  иным, какодносторонностью, активировавшей бессознательную оппозицию;  и проникновениев  бессознательные  импульсы  полезно  лишь   тогда,  когда  оно  эффективнокомпенсирует эту односторонность.     Изменение  сознательной установки  -  дело  нелегкое, потому что  любаяпривычная установка является,  в  сущности,  более  или  менее  сознательнымидеалом,  освященным  обычаем  и  исторической   традицией,  и  основана  наматериковой породе  врожденного темперамента  данного человека. Сознательнаяустановка по своей  природе всегда является мировоззрением (Weltanschauung),если  это не религия в открытом  виде.  Это как раз то, что делает  проблемутипологии столь важной. Противоположение (противостояние) между типами - этоне  просто  внешний конфликт  между  людьми,  но  это  источник  бесконечныхвнутренних  конфликтов, причина не только внешних споров и неприязней, но  инервных болезней, и психического страдания. Кроме того, это тот  самый факт,который обязывает нас, врачей, постоянно расширять свой медицинский кругозори включать  в него не только общие психологические точки зрения,  но также ивопросы,  связанные со взглядами на  жизнь  и  на мировые проблемы того  илииного больного.     В рамках одной лекции я  не  могу, конечно, дать  вам  развернутую идеюглубины и масштаба этих  проблем. Я должен довольствоваться общим изложениемглавных фактов и их приложений. Для  более полного уточнения всей проблемы ядолжен порекомендовать вам свою книгу Психологические типы.     Резюмируя, я бы хотел  подчеркнуть, что каждая из двух общих установок,интроверсия и экстраверсия, проявляет себя  в индивиде особым образом, черезпреобладание одной из четырех основных функций. Строго говоря, не существуетчистых и неразложимых интровертов и экстравертов, а есть только интровертныеи  экстравертные функциональные  типы (функции-типы), такие как мыслительныетипы, ощущающие типы и так далее. Существует, таким образом, по крайней меревосемь ясно различаемых типов. Очевидно, что можно при желании увеличить эточисло, если, скажем, каждую из функций разложить на три подгруппы,  что былобы  возможным эмпирически. Можно, например, легко  разделить мышление на трихорошо   известные  формы:   интуитивное   и   спекулятивное,  логическое  иматематическое, эмпирическое  и  позитивное. Сходные  подгруппы  могут  бытьобразованы и  для  других функций,  например  в случае интуиции, имеющей какинтеллектуальный,  так и эмоциональный и сенсорный  аспект.  На  этом уровнеможет быть  образовано  большое  число  типов,  каждое  новое  подразделениестановится все возрастающе утонченным.     В  завершение необходимо добавить, что  я не рассматриваю классификациютипов  согласно интроверсии  и экстраверсии  и  четырех базовых функций  какединственно возможную. Любой другой  психологический  критерий может служитьне менее эффективно  в качестве  классификатора, хотя, на мой взгляд, другиене обладают столь обширным практическим значением.Оглавление