Лекция 42. Творческое мышление

Я хочу начать сегодня, товарищи, с приятного для вас известия. Оно заключается в том, что сегодня я должен непременно закончить тему и вместе с темой курс, читавшийся на протяжении этого учебного года.

Я остановился на том положении, что научное творческое мышление (то, что я вообще говорю о творческом мышлении на этом примере, не значит, что только научное мышление является творческим, просто это классический материал для исследования творческого мышления) представляет собою очень развернутый во времени процесс, включающий в себя ряд взаимозависимых и взаимосвязанных этапов, или, лучше сказать, моментов, причем одним из таких существенных моментов является, во-первых, необходимое наличие мотивации этой творческой деятельности, как, впрочем, и всякой деятельности вообще. Второй момент, специфический для творческих процессов и творческого мышления, — это момент целеобразования. Процесс этот может идти медленно, с большими психологическими трудностями, или очень быстро, без столкновений, конфликтов, без медленного поиска, — так или иначе, процесс целеобразования входит в качестве существеннейшего момента в творческую деятельность.

Я говорил о том, что процесс целеобразования при ближайшем рассмотрении необходимо включает в себя то, что можно описать термином «замысел»: выделение подцелей, то есть промежуточных целей. Наконец, он включает в себя очень сложный процесс преобразования цели в задачу, то, что я описал термином «постановка проблемы» или «постановка задачи».

Это и есть конкретизация цели, но не только конкретизация цели, это есть вместе с тем открытие условий, в которых дана эта цель, а следовательно, первое, основное положение, которое я сегодня выдвигаю, — творческое мышление есть нахождение, открытие адекватной условиям системы операций, нахождение способов решения. Средств, с помощью которых цель достигается в заданных условиях, вернее в заданных условиях, которые должны быть найдены. Они иногда выступают как данные условия, а не заданные, и цель преобразуется в задачу, если хотите, в проблему, уже поставленную, определившуюся проблему.

Собственно поиск и нахождение адекватных условий, а следовательно, поиск и открытие необходимых способов решения и составляет процесс образования, формирования, порождения, можно сказать, общих или частных гипотез-предположений.

Итак: мотив — выделение цели — замысел — гипотеза, выражающая себя в способах решения задачи. Вам может показаться, что я ужасно занизил функцию гипотезы в исследовании, потому что привычным стало считать, что всякое исследование как бы начинается с гипотезы, но я не занижаю значение гипотез, я просто хочу найти способ их возникновения. Но прежде об условиях!

Я сказал, что условия должны быть обнаружены. Действительно, цель выступает прежде всего в некоторых обстоятельствах, из которых только часть является объективно условиями, то есть тем, что превращает цель в задачу. Здесь два случая.

Первый — это борьба с избыточностью, то есть отсекание таких обстоятельств, которые не следует вводить в условия, они не входят в проблему, они не составляют реальных условий достижения цели, то есть решения задач.

Вторая сторона заключается в том, что вы можете не увидеть в этом множестве, в этой неопределенности обстоятельств именно те, которые входят в состав необходимых условий. Конечно, я сейчас, говоря об условиях, имею в виду необходимые и достаточные условия. Все экспериментальные образцы, то есть образцы, полученные в экспериментальных исследованиях мышления, в экспериментальных условиях появления так называемых догадок, решений, очень ясно показывают и первое и второе. То есть и тот случай, когда имеются, учитываются условия, которые реально, объективно необходимыми и достаточными условиями для решения задачи не являются. Они как бы накладываются самим исследователем. Пример (чтобы вам было понятнее). Объективно при построении тетраэдра, при построении четырех треугольников из определенного числа линий, жестких объектов (скажем, палочек) не наложено ограничение, что это должно быть построено в двухмерном пространстве. А мы его накладываем. В задаче о четырех точках нигде не говорится, что нельзя выйти за пределы той фигуры, которая образует четыре точки, а мы себя ограничиваем. Подобным же образом обстоит дело с обратным случаем. Здесь мы не вводим новые условия, в некоторых случаях мы не видим этих условий. Тогда возникает дефицит условий, то есть нужно их отыскивать среди наличествующих. Если вы нашли все необходимые и достаточные условия, я подчеркиваю, то в сущности это и значит, как я говорил в прошлый раз, что проблема решена.

Как происходит поиск для раскрытия условий? Удивительно странное положение, дело все в том, что сплошь и рядом мы (решающие новую задачу, так называемую нетиповую, то есть ход решения которой неизвестен), решаем что-то субъективно новое для нас, хотя объективно оно может быть решено, правда? Я имею в виду по отношению к индивидууму, к личности, к субъекту. Мы действуем не перебором условий, не всматриванием в условия, а перебором адекватных способов, операций, находящихся в соответствии с условиями, в которых дана цель. Перебор условий может быть показан с другой стороны, как перебор операций, а перебор операций выступает как перебор условий.

Надо сказать вам, что операции, способы действия, вообще есть нечто лишенное элементов творчества. Это когда-то были творческие, вероятно, акты, живые действия, но они умерли, они технизировались, иногда даже автоматизировались. И вот представьте себе, что это не творческое, не продуктивное, а репродуктивное содержание творческого мышления и содержит в себе, я бы сказал, главное ядро творчества. Я сознаю парадоксальность этого положения, тем не менее это так. Не творческие элементы, а операции, их обнаружение или их применение и тем самым раскрытие действительных условий достижения той или иной познавательной цели — есть самый главный творческий акт. Давайте проследим на том, о чем я уже рассказывал, так ли это и почему я так настаиваю на том, что этот нетворческий акт входит в ядро, в душу творчества.

Я буду сейчас говорить о том, о чем уже говорил, давайте опять начнем с гигантской фигуры Дарвина.

Мы можем вспомнить открытие Дарвина, то есть найденные им решения. Вы помните, я цитировал это неопределенное представление о том, как же все-таки возникают виды? Это была пока еще неясная идея, замысел, основная гипотеза, вслед за которой прошло развитие, был «наведен» основной замысел (я употребляю здесь термин наведения в том значении, в котором я применял его к анализу простеньких задач на догадки). Что навело? А мы имеем прямое свидетельство об этом. Что такое школа Лайелля? И чем прославился Лайелль? Это геология, понятая как продукт развития коры, то есть применен какой-то основной исторический метод, правда? Геология как история происхождения. Вот где был ключ. Историческая геология породила у Дарвина идею исторической биологии. Надо было только сделать один перекрест, и в нем все дело. Это перекрест с многообразием, сходством и различием видов, то есть с чем? С зоологией или с ботаникой, потому что Дарвин обращал внимание и на царство животных и на царство растений, мир животных и мир растений.

Еще прозрачнее этот перекрест выступает у цитированного мною другого исследователя, Пастера. В чем заключается решение проблемы Митчерлиха с винной и уксусной, виноградной, кислотой? А ведь дело-то очень простое. Какой был применен метод? Химический или кристаллографический? Пытались решить эту проблему химическими методами, а нашли решение где? В геометрии, в стереометрии, в кристаллографии. Посмотрите, что происходило дальше с последующими открытиями — все время шли переносы метода, то есть способов решения задач: от «пенициллиума» до проблем брожения, потом гниения, потом распада и защиты тканей организма от бактериального патологического действия. Это прозрачный процесс.

Скажите мне, пожалуйста, был ли знаменитый «менделеевский пасьянс» применением химических способов мышления? Химических способов исследования? Нет. Что было положено в принцип? В основу периодизации? Химические свойства? Таких классификаций существовало до Менделеева сколько угодно. Нет. Признак веса, атомных весов. То есть какой метод был применен? Скорей физики, чем химии. Это хорошо известно.

В чем было гениальное открытие Маркса? Вы видите, я не боюсь брать самые крупные открытия. А в том, что искали решение проблемы стоимости в свойствах объектов или в затратах труда (высшее достижение «домарксовой» политической экономии), конкретного труда, а нашли в общественном процессе обмена. То есть были ли применены здесь идеи традиционные или ключ был найден в движении общества? В движении общества. Капитал был определен, как вы знаете, Марксом (он дал массу определений, определений всегда бывает очень много) как самовозрастающая стоимость, но какое самое главное определение? Общественное отношение. Понятно! Нашли цену предмета вне предмета. В анализе не вещи, а в анализе общественных отношений, движения, в которое этот объект вовлечен, и в этом движении Маркс, в поздних экономических рукописях (я имею в виду те, которые опубликованы в 46—47 томах сочинений) великолепным образом выразил эту мысль. Экономические эти категории существуют лишь в особом «эфире» (во времена Маркса существование эфира признавалось аксиоматически). Что же представляет собой этот эфир? Этот эфир есть система общественных отношений. Только в этом эфире и лежит тайна экономических категорий.

Но надо вам сказать, что такого рода представления не составляют никакой исключительности. Есть замечательное прямое высказывание И.П.Павлова. Занимался Павлов, как известно, процессами пищеварения, пищеварительными соками.

Изолировал желудочек для изучения отделения желудочного сока и получил Нобелевскую премию. А что произошло дальше?

А дальше произошло нижеследующее. Методика, метод, конкретный, я имею в виду, метод, который был выработан на изучении секреторных пищеварительных процессов, был применен к изучению нервных процессов, и Павлов привел это обстоятельство в одном из своих докладов. Это доклад, вошедший в «Двадцатилетний опыт», стало быть, это хорошо отточенная, продуманная мысль. «К удивлению нашему, — писал он, — тогда (то есть когда мы применили этот метод) на физиологической методике оказались решения вопросов психологии».

Вам понятно? Старые идеи, идеи переноса. Надо вам сказать, что это особенно бросается в глаза, когда анализируется психология изобретателя, то есть не теоретического творческого мышления, а «технического интеллекта», как его называют. Какие-то технические, технологические решения применяются вдруг в неожиданной области. Надо из одной области перенести метод решения в другую. Вот здесь-то и совершается удивительная трансформация.

Но я должен оговориться, не всегда, не постоянно это обнаружение условий, то есть трансформация цели, нахождение необходимых и достаточных условий для достижения цели совершается путем пробования операций. Под операцией здесь я понимаю целое семейство операций, систему операций, то есть то, что мы называем методом, «конкретно-научным методом» в расширительном несколько смысле, но это зависит от масштаба задач, которые вами решаются. Если масштаб маленький — это операция.

Я помню, как несколько лет тому назад при приеме студентов на психологический факультет меня беспокоил очень большой отсев по математике на вступительных экзаменах, и я попросил экзаменатора показать мне все варианты задач, которые давались, и спросил: «Какая дала минимум решений?» Вот эта — четвертая, допустим. Я посмотрел: что-то такое, действительно, во что я сразу не могу вникнуть. Как ее решать? А задача была построена по очень простому принципу. Дана площадь бассейна, дана высота обортовки, требуется узнать: хватит ли энного количества материала в единицах площади для того, чтобы выложить плиткой, облицевать эти борта, скажем, высотой в 1 метр (я беру эту цифру для того, чтобы освободиться от арифметики).

Основание является четырехугольным, я задумался: позвольте, — вот так и площадь уменьшается. Экзаменатор не стал даже смотреть, и говорит: «Ну да! Вы-то решили сразу задачу». Вам понятно? Для экзаменатора-математика было достаточно одного моего жеста, я даже не успел сказать, то есть он увидел, что применен определенный прием решения.

Что делали неудачники на экзаменах? Они начинали вычислять. Как вы понимаете, вычислить здесь ничего нельзя, потому что нет связи между площадью и периметром. Они забыли про возможность ввести представление предельной величины. Вот и все. Я давно математику на этом уровне забыл, понимаете, но у меня возникло, естественно, в силу общей подготовки, вот это самое простое решение.

Словом, мы пришли к самому творческому моменту на самых нетворческих процедурах. На применении уже готового метода, то есть системы отработанных операций. Осталось то, как мы приходим к окончательному результату. Я опять повторяю образное выражение: «рыба у нас теперь на крючке». Правда? Как ее теперь вынимать? С помощью операций, которые теперь упали в ранге, собственно операциями стали, то есть хорошо отработанными специальными приемами. Это уже не конкретный метод. Это реальные операции, которые я должен теперь делать; их круг определен тем, что мы нашли так называемый подход, основное решение. Как когда-то писал Гаусс: «Я уже давно имею в голове решение, я только не знаю, как я к нему приду». Вот тут начинаются действия нетворческие, опять собственно операции, это автоматизированный, отработанный, технизированный процесс, без них никак нельзя; впрочем, можно без них в своей голове, можно (как я как-то обмолвился) иметь эти процессы в голове чужой, в голове другого человека, и, когда я занимаюсь конструированием, например, я могу сказать лаборатории или отдельному человеку: рассчитайте, пожалуйста, мне вот это, возьмите и рассчитайте. Сумеете к завтрашнему дню? Смогу. Ну, давайте завтра мне на стол. Кто-то рассчитывает. Он действует теперь уже, этот расчетчик, обсчитывающий данные, которые я ему дал, как функционирующая машина, только живая. А может быть, не надо человека, давайте дадим машине, может быть, еще лучше будет, быстрее, правда, глупее, менее экономно, но зато при быстродействии с очень большой экономией во времени, потом у него или у нее (у него — у компьютера, у нее — у машины) голова не болит, домашних неприятностей не бывает, она работает или хорошо, или плохо — устойчиво хорошо, или устойчиво плохо, но работает. Хорошая машина хорошо работает.

Вот чего не умеют делать машины — они не умеют проходить этого пути в целом, то есть они не выдвигают цели, они не руководствуются мотивами, не управляются потребностью, потребность не конкретизирует, не опредмечивает себя, не создает мотивы, они не знают зоны целей. Они не знают целеобразования. Цель задается, а условия могут быть полными или неполными по формулированию. В очень сложных случаях они не полны, и тогда их находят дополнительно. Их создает подпрограмма самой машины. Понятно, о чем идет речь? Те, кто знает немного работу ЭВМ, понимают, что это можно задать. С помощью машины можно сделать научное, творческое открытие. С помощью машины можно, а машина в силу ее изъятости из целостного творческого процесса не может сделать открытие; в этом заключается парадокс и основание для множества недоразумений, которые породили знаменитую проблему, даже две проблемы: одну — очень старую, а другую — совсем недавнюю. Очень старая проблема называлась так: проблема логики и психологии мышления. Решение этой проблемы, которое предлагалось ассоцианизмом и некоторыми другими направлениями, популярными в психологии, состояло в том, что, собственно, психология мышления есть в случаях правильного мышления логика, а что лежит вне логики, превосходит логику — это мышление незрелое, детское, или мышление безумное, то есть патологическое, дефектное. На долю логики доставалось мышление нормальное, ведь логика — наука о законах мышления. Я имею в виду формальную логику, старую логику. Очень хорошо это было связано с ассоцианизмом: мозгу присущи логические операции, вот эти логические операции мы и изучаем. И давайте их изучать. Мозг их делает? Нет. Мозг подчиняется законам логики в своей работе — понятна эта разница? Создает законы логики не мозг, их делает объективная реальность, опыт познания этой реальности. Эта логика передается как норма. Социальная, общественно выработанная. К тому же возникла получилась еще одна трудность: появились всякие этнопсихологические исследования мышления. Изволите ли видеть, у разных народов, у разных культур по-разному протекает мышление; у одних — партипационное, у других — магическое и так далее, читайте Леви-Брюля. Потому что культурные нормы разные. А когда вы обращаетесь к практическому интеллекту, наглядно-действенному мышлению — никакого различия.

Когда вы обращаетесь обращаетесь к супермышлению («супермышление» — это, конечно, условный термин, это схватывание творчества в целом), то оно, оказывается, такое же вдохновленное, если хотите. Новая проблема, и, с моей точки зрения, представляющая новое недоразумение, возникла, расцвела примерно 25 лет тому назад. Эта проблема теперь формулируется как проблема искусственного, или машинного, интеллекта. До 1960 года, примерно, была восходящая линия в развитии теории машинного интеллекта и идеи возможности передачи всех интеллектуальных познавательных функций машине. Успехи были поразительны, темп развития огромен, количество людей, вовлеченных в эту проблему и, главное, в практическую разработку самих думающих машин, составляло и составляет целую армию. Надо сказать, что в 1960-х годах стали обнаруживаться некоторые кризисные явления во всей этой концепции. Они были подытожены, эти кризисные явления, их смысл был раскрыт в вышедшей в 1972 году книге очень известного нейрокибернетика Дрейфуса. Он выпустил книгу под любопытным названием «Чего не могут вычислительные машины», и после этого стояло двоеточие и подзаголовок — «Критика искусственного разума»1.

Это книга того же уровня, как исследования Ньюэлла. Это такая же классика, только полярной позиции, я имею в виду ньюэлловские исследования операций. Вот поэтому позвольте мне сопоставить некоторые положения, которые мы находим у обоих авторов. Сначала в 1958—1960 году. Ньюэлл: «В настоящее время существуют машины, которые могут думать, машины, которые могут учиться, машины, которым доступны элементы творчества. Способности машин в этом направлении будут быстро расти вплоть до тех пор, пока множество задач, которые они могут решать, не совпадет с множеством задач, когда-либо возникавших перед человеческим умом». Я цитирую другого американца, пожалуй, самого крупного специалиста по машинным переводам. «Возникла уверенность, что реально работающие системы появятся очень скоро, — дальше удивительные слова, — это была иллюзия; она возникла вследствие того, что за короткое время было решено много задач, но никто не отдавал себе отчета в том, что между этими результатами и подлинными переводами — непроходимая пропасть».

О чем шла речь? О трудностях, которые порождала не невозможность составления исчерпывающих словарей, а невозможность выбора из значений, едва отличающихся друг от друга по своему функционированию, не имеющих признаков своего функционирования, которые могут быть описаны. Многозначность в этом отношении, многосмысленность, двусмысленность даже иногда, ставила действительно непреодолимую преграду.

Вы когда-нибудь, товарищи, читали машинные переводы? Ну, вот мне приходилось читать, без редактирования перевод невозможен даже в технических текстах, то есть там, где не предъявляется никаких самых элементарных требований, где речь идет не о словесных значениях, а о терминах, о чем-то, что всегда однозначно переводится. Ведь термин — это фиксированное значение. Поэтому здесь, действительно, хотя и возлагались надежды, но кое-какие сомнения высказывались, например, в отношении перевода. Иначе обнаружили себя эти трудности и появились так называемые симптомы кризиса в более позднее время, я бы датировал это 1970 годом, это год разыгравшегося, совершившегося кризиса. Кстати говоря, я смотрю нашу литературу — отставание колоссальное, мы начинаем решать те задачи, которые уже отработаны вполне либо с положительным, либо с отрицательным знаком, «праздные артели» создаем мы, пути-то уже опробованы.

Дрейфус описывает современную ситуацию (это начало 1970-х годов) как ситуацию, характеризующуюся постепенным замедлением темпа разработки наиболее сложных проблем. Это драматическое торможение проявляется во всех основных областях (имеются в виду области машинного интеллекта; он называется, кстати, искусственным), в программировании игр, в вопросах машинного языкового перевода, в теории машинного распознавания образов.

Дрейфус повторил то, о чем говорили многие, в том числе Сисмонди, выдающийся европейский теоретик общей теории машин, еще в 1960-е годы. Он поставил вопрос, с моей точки зрения, абсолютно корректно: всякий компьютер совершает какие угодно (и сколько угодно, и в любом порядке) операции и только операции. Причем он определял операции как отработанные, формализуемые, следовательно, процедуры. Ну, это же и есть умершая живая мысль.

Я вам объясню, что означает «умершая живая мысль». Понятие бесконечно. Во времена Лейбница было живое настоящее творческое открытие — исчисление. Но, простите, сейчас это просто рутинные математические операции, которые могут быть переданы кому угодно, просто обученному вами человеку, который ничего не понимает в том, что он решает, и машине, что, конечно, прекрасно. Поэтому вопрос оказался поставленным в корне неправильно. Нельзя ставить вопрос так (я высказываю свое мнение, которое я горячо защищал на симпозиуме в Париже несколько лет тому назад и которое было энергично поддержано, с моей точки зрения, удивительным образом, это было на симпозиуме, в котором принимали участие промышленные компании международного класса. Это обычно кто-то из директоров, скажем, директора по науке). Я сформулировал следующее положение: во-первых, поддержал идею, что функция машин есть только осуществление операций и никакая другая. Второе: что за любым действием машины можно открыть систему операций.

Вопрос о том, что могут и чего не могут машины по сравнению с человеком, есть пустой вопрос, на который нельзя дать ответа ни положительного, ни отрицательного. Настоящий ответ заключается в том, что они могут все. Все, что выдумано человеком. И мы никогда не сможем сказать, какие методы, какие проблемы, решение каких проблем будет передано машинам.

Значит, как же выйти из кризиса?

Из кризиса можно выйти только одним способом: по отношению к высшим достижениям человеческого творческого мышления машина всегда оказывается способной лишь перенимать то, что от этого творческого мышления может быть отслоено, а для этого оно должно быть объективировано. А объективировано — значит описано, формализовано. Правильно? Тогда оно может пойти «в металл», современные железяки, которые уже не железяки.

Вот я еще немножко поцитирую Дрейфуса — это очень вдумчивый исследователь. Он анализирует, подводит итоги в шахматном решении задач, классических задач для творческого мышления, и анализирует способы решения, анализирует также и эвристические программы.

Подумайте, название-то какое! Эвристические, то есть творческие, программы, и вот здесь Дрейфус ставит один вопрос, к которому я хочу привлечь ваше внимание: он забавный, над ним стоит подумать. Что, собственно, делает машина? Она просчитывает комбинации. Что, собственно, делает эвристическая программа? Она сокращает или рационализирует, просчитывая. Правильно? Ничего другого нет, ничего другого нельзя открыть. Принцип рассчитывания остается. Но вот, говорит он, шахматист начинает партию. Может ли он просчитыванием начать? Ведь еще нечего считать! Начинать надо. «Ход белых», — объявляет на турнире судья. Сколько возможностей начала? Десятки этих начал. Они описаны в учебниках. Вам может повезти, и вы выдумаете новое начало.

Далее. Определение участка или зоны действия. Определяется ли оно просчитыванием? Нет. Не определяется! Это очень ясно показывает Дрейфус, только у меня нет времени подробно изложить его аргументацию, он говорит: вот здесь — слабая позиция.

Мы здесь имеем очень сложные проблемы. Главная сложность заключается в том, чтобы понять не соотношение машины и человека, искусственного и естественного интеллекта, а переходы одного в другой. Процесс отслаивания, процесс присваивания и процесс обогащения с помощью машин нашего же естественного интеллекта. Движение, которое я объяснил. Товарищи, я не хочу ничего сказать нового. Я хочу только провозгласить следующий принцип: хотя вычислительные машины и представляют собою качественно другой, новый класс машин, они остаются все же машинами, по известному выражению Маркса, созданными человеческой рукой органами человека. Иначе говоря, субъект всегда остается: человек. Я могу сформулировать это и на другом языке, языке социальном. Мною высказанное положение (не мое положение — положение Маркса) ставит такую задачу: вооружить человека машинами, способными свести практически к нулю рутинные операции, — тезис социального звучания — а не наоборот: поставить человека при машине и научить человека обслуживать превышающие его по своим возможностям машины. Вам понятна разница этих принципов?

Я думаю, что нам по пути с первым принципом, а со вторым, я думаю, мы вступаем и все более будем вступать в конфронтацию: не захочет человек поставить себя в положение слуги машины.

А чтобы не казалось, что я считаю свой рассказ о мышлении более или менее исчерпывающим, я закончу цитатой одного из любимых мною русских ученых — Пирогова. Помните, я однажды его цитировал: «Ум наш, последовательный по принципу, здесь, на практике, всегда непоследователен, и это наше счастье». Вот, товарищи, мы и закончим на этом!

1 Дрейфус X. Чего не могут вычислительные машины: критика искусственного разума. М., 1978.

Оглавление