Лекция 45. Проблема классификации потребностей, мотивы

В прошлый раз мы остановились на том, что, так сказать, тайна потребности открывается лишь через предмет этих потребностей. Иначе говоря, потребности получают свою содержательную характеристику через предмет, который удовлетворяет эти потребности. Если говорить о потребностях человека, то при этом надо иметь в виду, что предмет, отвечающий человеческим потребностям, является продуктом производства, материального, равным образом и духовного. Следовательно, объекты, предметы, отвечающие человеческим потребностям, сами выступают в этом своем двояком облике. Как объекты вещественные, материальные, и как объекты, характеристика которых состоит не только в их вещественных носителях, а, так сказать, в их идеальном содержании. Не в ткани, а в том, что сделано из этой ткани. Не в звукосочетании, а в том, что кроется за этим звукосочетанием, в речи, то есть в значении, в понятии и т.д. Начало производства предметов, отвечающих человеческим потребностям, есть и начало нового рода потребностей, начало развития потребностей, которое ничем теперь не ограничено, так как ничем не ограничены возможности производства предметов, удовлетворяющих потребности людей. Вот в этом смысле и можно сказать, что человеческие потребности являются продуктами общественного производства.

Когда мы переходим к более детальному рассмотрению потребностей, это прежде всего относится к человеческим потребностям, трудности открываются уже при попытках классификации потребностей. Они многообразны, эти потребности, очень изменчивы. Как их классифицировать? Первый шаг наукознания — классификации. Надо сказать, что сколько-нибудь устойчивой классификации потребностей не существует. Тем не менее, можно говорить о каком-то устойчивом принципе их классификации. Если вы откроете старые книги, затрагивающие проблемы потребностей (а таких книг очень мало, потому что проблема потребности появилась в психологии как психологическая проблема очень поздно), то вы найдете самые разнообразные классификации. Причем обычно с очень плохо выраженным основанием этой классификации. Больше всего эти классификации напоминают перечни. Но если взять новую литературу, когда в общем проблема потребностей стала привлекать к себе внимание исследователей, то на этом уровне развития психологических знаний классификации крайне бедны. Я не буду их перечислять, а для иллюстрации приведу некоторые, в общем, достаточно типичные. Ну, прежде всего, это широко известная за рубежом классификация Г.Мюррея, которая делит потребности на висцерогенные и психогенные. Жажда, голод отнесутся к висцерогенным, а все остальные — психогенные, то есть продуцируемые, порождаемые теми или другими психическими состояниями или явлениями. Представлениями, скажем. Мюррей называет всего сорок четыре потребности.

Я хочу перейти теперь к очень мало известной у нас немецкой классификации Ф.Лерша, современного автора, который насчитывает всего восемнадцать (видите, как скромно, по сравнению с 44) основных потребностей. Правда, он избегает употребления термина «потребность». Он говорит — «стимулирующее переживание». Но это и есть потребность, правда? Ну, вот я перечислю некоторые из них: потребность в приятном, сексуальная потребность, потребность в ласке, потребность в сосуществовании, потребность познавать, потребность любить, потребность ощущать свободу. И таких восемнадцать. Я назвал некоторые из них. Вы видите, очень трудно искать здесь какое-либо настоящее основание для деления, для классификации.

Совсем недавно опубликован опыт классификации потребностей одного из советских исследователей, Ш.Н.Чхартишвили из Тбилиси1. Здесь три класса потребностей, которые членятся дальше: биогенные, это соответствует, по-видимому, висцерогенным, затем психогенные и третий класс — социогенные. Ну, что касается биогенных потребностей, их указывается целый ряд, включительно до такой потребности, я цитирую, как «совершение организмом актов выделения». Есть такая потребность? Вероятно, есть. Так я понимаю. Психогенные — это интеллектуальные, эстетические и тому подобные. Но среди психогенных есть и довольно странно выглядящие. Например, «в бессмертии». Я перечисляю, не меняя порядка, «в туризме». Что вы смеетесь, я же пропустил между ними две. Я вам честно говорю — они не подряд написаны. Я говорю — «не меняя порядка». Это не значит, что я не делаю пропусков. Наоборот, я делаю пропуски, потому что эти перечни страшно длинные. «В сенсации», и вот даже в «возврате в прошлое». Я, правда, не вполне себе представляю, как можно вернуться в прошлое; потребность я допускаю, но как можно вернуться, удовлетворить потребность «вернуться в прошлое» — это я не очень ясно представляю. В грезе разве что, в мечте. В аутистическом мышлении. И есть социогенные. Я вас хочу спросить — если психогенные эстетические, нельзя ли к социогенным отнести тоже эстетические? То есть производимые обществом? Нельзя ли даже и туризм в общем привнести к социогенным? Но социогенные выделены, что же я могу сделать? «Действовать на благо других и на благо самого себя тоже» — это вторая группа.

Третья группа — «на благо самого себя». Ну, я цитирую по кускам, чтобы вы не думали, что это подряд напечатано. Я просто продолжаю, только в правильной последовательности. Итак, на благо самого себя. Например, «потребность злорадствовать». Ну, вместе с этим, есть у этого автора очень правильные мысли. И очень интересные. Ну, например, понимание формулы, которая звучит примерно так: потребность становится тем сильнее, чем совершеннее предмет, ее удовлетворяющий. Здесь как будто выходит автор на позицию понимания предметного содержания потребности. Там есть некоторые мысли очень интересные.

Мы вернулись с этой интересной классификацией к проблеме — а все-таки, какой же это предмет? И, опять-таки, обернули проблему потребностей в проблему содержательной характеристики потребностей, то есть снова вернулись к необходимости как-то преобразовать проблему потребностей, перейдя от абстракции потребностей к содержательной их характеристике. Мне давно представлялось и представляется до сих пор, что такое преобразование, такой переход от абстракции потребностей к содержательной характеристике их необходимо предполагает преобразование всей проблемы потребностей в проблему конкретных побудителей, то есть объектов, удовлетворяющих эти потребности, которые я, не желая нарушать языковой традиции, как-то с самого начала предложил называть мотивами (мотив — буквально значит двигатель, то, что движет).

И логика этого преобразования проблемы потребностей в проблему мотивов очень, собственно, проста. Потому что если содержательная характеристика потребностей действительно состоит в предметном содержании этих потребностей (в чем именно потребность?), то, по-видимому, необходимо идти не от абстракции потребности к тому, что отвечает потребности, а, напротив, скорее идти от того, что побуждает, то есть от всех предметов, которые суть предметы потребностей (вещественных или идеальных, безразлично), к характеристике динамики самих потребностей. Их движения. Я уже говорил в прошлый раз, что развитие потребностей в том и заключается, что расширяется круг предметов, отвечающих потребности. Значит, если мы будем изучать эти предметы, их развитие, мы поймем судьбу потребности. И сможем сделать самое важное дело в научном смысле — предугадать, предусмотреть ход развития. Потому что, когда мы говорим о жизненной значимости знаний, важна не только функция знаний в смысле изменения, но также и функция предсказания, функция предвидения явлений. Предвидение — это величайшее достижение науки. Это не значит, что мы должны делать изменения. Я не уверен в том, что мы можем научиться «делать» потребности. Но мы можем предусмотреть путь их развития, и это уже кое-что. А можем и повлиять на их развитие.

Я хотел бы при этом еще подчеркнуть одно обстоятельство, которое я извлекаю из беглого анализа некоторых попыток классификации потребностей. Я об этом частично говорил в прошлый раз. При всех условиях нужно быть очень осторожным с различением биогенных, социогенных, психогенных потребностей. Такого рассечения мы не можем произвести. Вы помните, в прошлый раз я шутливо говорил о галстуке, о множестве разных вещей? Тем более важно начинать исходить не из абстракции потребностей, а из конкретной характеристики предметов потребностей. Более всего, по-моему, надо опасаться противопоставления социогенных, или социальных, иначе говоря, по своей природе, потребностей каким-то другим потребностям. Сейчас же возникает, конечно, вопрос: что делать с биогенными, или, по другой терминологии, висцерогенными, потребностями? Ведь они же существуют. Они о себе заявляют. Повседневно, ежечасно даже. Что же мы, отрешаем их от потребностей?

Давайте условимся. Мы с вами вступили в сферу человеческих потребностей. И вот здесь необходимо ввести некоторое различение, которое в известном смысле даже выводит некоторые потребности из круга нашего исследования. Я упоминал об этом в прошлый раз. Сейчас я хочу еще подчеркнуть эту мысль и особо ее выделить. Да, существуют витальные, или (хороший термин введен советскими психологами) неустранимые, то есть вечные, потребности, и эти потребности составляют условие человеческой деятельности, условие человеческой жизни и, следовательно, условие удовлетворения человеческих потребностей. Видите, я взял особую категорию. Конечно, сейчас я мысленно слышу голоса оппонентов, которые говорят: «Вот же неустранимая витальная потребность, и посмотрите, как она могуче действует в жизни человеческой». И я, отвечая этим моим мысленным оппонентам, должен тотчас сказать: «Иногда складываются такие обстоятельства, при которых условия входят в жизнь и направляют деятельность, управляют ею. То есть функционально оборачиваются». Приобретают несобственную роль, как сказал бы философ, методолог. И условия трансформируются в потребности. Есть чрезвычайные обстоятельства. Но тогда, видите ли, вещи повертываются другой стороной.

Проблема ставится иначе. Как возможно, чтобы то, что лишь составляет условие, стало бы ведущим и даже решающим моментом? Это новая проблема. Как видите, она пришла откуда? Не с нее начинать надо. Какие же чрезвычайные или особенные обстоятельства вдруг привели к тому, что эти лишь обуславливающие жизнь человека явления или состояния, эти висцерогенные потребности, приобрели несвойственную им роль потребностей? А на языке, который я уже начал вводить, — несвойственную им роль мотивов.

Итак, я пришел сегодня к тому положению, что, для того чтобы исследовать дальше проблему потребностей человека, нужно ее преобразовать в проблему побудителей, в проблему мотивов. При этом я еще должен ввести одну оговорку, что такое преобразование проблемы потребностей в проблему мотивов не уничтожает самой проблемы потребностей, а открывает ход к ней. Почему проблема мотивов открывает, как я только что сказал, ход к проблеме потребностей? А потому, что судьба мотива определяет судьбу потребностей, а не судьба потребностей определяет судьбу, развитие мотивов. Поэтому я перехожу прямо к проблеме мотивов, чтобы опробовать этот путь к потребностям.

Здесь я опять должен коснуться хотя бы самым беглым образом состояния проблемы именно мотивов. Оно сходно с состоянием проблемы потребностей не очень большой ясностью, которая здесь существует, разноречивостью, которая здесь постоянно встречается, прежде всего, неясностью самого понятия «мотив». В современной психологии в целом мотивом называют все, что составляет так называемые внутренние силы поведения, что актуализирует, можно так сказать, динамизирует, вообще движение, деятельность человека. Деятельность всякую: внешнее поведение, внутренние психические процессы. Под мотивом понимается все, что динамизирует, активизирует процессы деятельности и что, по определению, может натолкнуться на препятствия. Что может столкнуть субъекта с невозможностью реализовать эти актуализирующиеся процессы. Популярное слово современной психологии — фрустрация, срыв от невозможности удовлетворения требований динамических сил и динамизирующих, активизирующих сил, которые могут быть самые разные: все, что может породить фрустрацию при столкновении с преградой, — все это и именуется мотивами. От элементарнейших вещей, например электрического раздражителя, до эмоционального переживания, от зарплаты до потребности самопожертвования. Я, товарищи, эти слова: электрическое раздражение, зарплата, эмоция, потребность самопожертвования — не выдумал сейчас. Я просто взял их из перечня мотивов, может быть, из двух-трех перечней мотивов. Я не помню. Это всякая динамическая сила, все, что накачивает мозг, возбуждает известные структуры и, следовательно, активирует процесс.

Если вы хотите посмотреть, что разумеется под мотивом у разных авторов и познакомиться с попыткой систематизации того, что мы знаем, то есть отличные изложения, рефераты, обзорная книга Павла Максимовича Якобсона2. Вот там вы увидите этот обзор, довольно подробный, но на то время, когда он делался, — лет пять тому назад примерно. Там учтены основные линии, правда, с тех пор как появилась эта книга, очень многое изменилось в состоянии этой проблемы. Я вам посоветовал бы посмотреть эту книгу, хотя бы просмотреть ее. В последней главе делается попытка немножко резюмировать то, что сказано в психологии о мотивах, и даже предложить классификацию. Вы увидите, что она повторяет примерно те же, по типу, классификации, о которых я вам говорил. Там очень много рядоположенных разных вещей, и я понимаю автора. Другого извлечь из материала не представлялось возможным. Он сделал то, что мог сделать, исходя из этого материала.

Вот видите, когда мы говорим о динамических силах деятельности, то, действительно, можно перечислить очень много этих динамических сил. Включительно до сил инерции. Я говорю это не в фигуральном смысле. Раз начатый процесс действия имеет своеобразную инерционность. Поэтому, когда вы, скажем, в системе некоторых бихевиористических, поведенческих взглядов, видите, что мотивом является навык, который сам актуализируется при первых же условиях или нам рассказывают о крысах с вживленными электродами от центров удовольствия, которые нажимают на рычаг, включающий ток, и так могут продолжать до бесконечности, — в этом тоже есть какая-то правда, но это, кажется, никакого отношения к мотивам человеческой деятельности не имеет. Мало ли существует вообще динамических сил. Вы знаете, что существуют специальные структуры, неврологически, точнее нейропсихологически, хорошо изученные и описанные, которые выполняют роль активирующих структур, активационных. Но ведь нас интересует не факт активизации или актуализации. Нас интересует, что активизируется, актуализируется, и что вызывает эту актуализацию?

Сами динамические структуры не вызывают никакого сомнения в своем существовании. Поэтому развитие представления о потребностях привело к решительному шагу: выделить среди динамических сил, в системе актуализирующих, активизирующих факторов какой-то особенный класс. И мне думается, что именно из-за этого и возникло понятие собственно мотива. Только мотивы раскрываются, разумеется, по-разному. Поэтому сам термин «мотив» понадобилось ограничить тоже. Я попробовал сделать противоестественное ограничение этого понятия.

Противоестественным оно является в том смысле, что оно совершенно и решительно не совпадает с общепринятым представлением о мотивах, о мотиве. Просто не совпадает — и все. Поэтому оно и кажется противоестественным. Ограничение состоит в том, что понятию мотива я придал совершенно объективное значение. Объективный смысл. Я философски определил мотив, если говорить в описательных терминах, как то, ради чего совершается действие. Или как тот результат, то есть предмет, ради которого осуществляется деятельность. Если отходить от этого наивного описательного определения, я думал сказать так: это объективное, что побуждает и направляет деятельность, отвечая той или другой потребности, конкретизируя потребность или, естественно, удовлетворяя потребности.

Я бы только избежал одного слова, на это прошу вас обратить внимание. Я сказал: «отвечает потребности», я не сказал: «достижением чего завершается удовлетворение потребности», это вовсе не общий случай. К сожалению, мы это увидим дальше, в числе человеческих потребностей есть потребности, которые кто-то из психологов справедливо назвал ненасыщаемыми, в отличие, кстати, от биологических потребностей. Они просто не обладают этим свойством — быть насыщаемыми. Одни насыщаемы, другие — нет.

Итак, я повторяю определение: под мотивом я буду разуметь то объективное, что отвечает потребности, побуждает и направляет деятельность. Я уже в прошлый раз говорил, почему обязательно надо прибавлять «побуждает и направляет». Потому, что актуализация потребностного состояния способна побудить деятельность, но только какую? Неопределенную по своей направленности. Или недостаточно определенную по своей направленности. Направить ее она не может.

Кстати, это то, что совсем старой психологии было отлично известно. Надо сказать, что в новой психологии, современной психологии, очень близко к такому пониманию мотива подошел очень крупный исследователь, имя которого я, кажется, называю впервые, но с которым вы обязательно будете встречаться дальше в вашем изучении психологии. Я имею в виду исследователя, принадлежащего к немецкой школе гештальтпсихологии — Курта Левина. Он ввел в научный обиход очень важное понятие о побудительном характере предметов, вещей, объектов. То есть приписал побудительность не внутренним состояниям, а прежде всего чему? Самому объекту. Это был очень решительный шаг в его время, в двадцатые годы. Правда, он ограничил понятие потребностей, с этим обстоятельством ассоциированных. И больше употреблял термин не «потребность», а «как бы потребность». Он их называл «квазипотребностями». Но вы знаете, что «квази» значит «как бы». Я это подчеркнул потому, что иногда у нас «квази» переводится как «лже». Это совершенно неверно. Это как бы потребность, то есть «действующая как». Поэтому, если я скажу, что человек действует как квазиинженер, это значит, что он действует, как если бы он был инженером, не будучи им. Это «как» не значит, что лже-инженер. Это не «лже», это «как бы», то есть принявший на себя роль. Вот эти процессы приняли на себя роль или функцию потребности, как понимал Курт Левин потребности, в несколько суженном виде. Я к тому это сказал, что сама идея соединить потребность, побуждение с представлением о побуждающем объекте назрела в современной психологии. Она с разных сторон выступает то в одном исследовании, то в другом. Не только, кстати говоря, у Левина.

Ну вот, значит, мотив выступает как нечто объективное. Вот это и шокирует больше всего моих критиков и оппонентов. Как же: мотив — ведь это всегда где? а может здесь? здесь? Нет, ближе показывают, на сердце. Вот здесь, в сердце у меня побуждение лежит. А я говорю — вон там. Нехорошо. Шокирует. Противоестественная операция. Ну, знаете, иногда надо рисковать, идти на противоестественные операции, посмотреть, насколько они, эти операции, приводят к эвристичности. Эвристичными называются какие выводы? Те, которые толкают, движут, и исследование оказывается плодотворным с дальнейшим их применением. В этом смысле мы употребляем термин «эвристичный результат» и «неэвристичный результат», эвристичная теория и неэвристичная. То есть плодотворная или неплодотворная, если выражаться обыкновенным языком, а не кулуарно-научным. Такое объективное понимание требует провести дальнейшее различение, то есть продолжить анализ.

Ну, прежде всего, это понимание потребности требует внести два главных, пожалуй, различения. Я говорю «главных» потому, что это не все различения, которые необходимо внести. Вот два главных. Первое. Нужно ясно различить понятие мотива и понятие цели. Я пошел на железнодорожную станцию и купил билет. Согласны, что я совершил целенаправленное действие? Хорошо. А ради чего (видите, я возвращаюсь к первой постановке вопроса, простой), ради чего я купил билет? Вот теперь я и спрашиваю: а вы ради чего купили билет в город N? И тут завязывается проблема. Прежде всего, вы не желаете мне сказать, ради чего. И тогда вы говорите: меня посылают в командировку (то есть подбираете мотивировку), а командировки у вас никакой нет. Следователь спрашивает подозреваемого: а вы зачем оказались в этом городе? Тот отвечает: когда я проезжал в поезде мимо этого города, на станции почувствовал себя очень плохо, заболел. Ну и вышел, вот и остался.

Мотивировку дал! Следователь хитрый, он, конечно, понимает, что ни тетушка у него там не заболела, ни еще что... Нет, что-то не так. Он какой-то имел мотив, а дает мотивировку.

Итак, указание на цель (первое положение) не исчерпывает указания на мотив. Второе: указание мотива еще не исчерпывает всю проблему подлинного мотива, правда? Давайте сделаем вывод. Мотивы иногда не совпадают с целями. Я сейчас отчетливо понимаю цель, которая стоит передо мной. Даже ряд частичных целей, дробных целей, которые отвечают дробным актам, цепным, так сказать, следующим один за другим в более или менее, хорошо или плохо построенном порядке.

Вот у меня цель — передать какую-то систему мыслей и знаний вашей аудитории. Я для этой цели действую. Моя цель теперь — разобраться между мотивом и целью, правда? А ради чего? Мотив где? Вы знаете? Я думаю, что вы не знаете. Я вот даже на своих товарищей по кафедре смотрел, некоторые из них присутствуют здесь. Они тоже не знают. Так, наверное, я знаю? Я к себе обращаюсь. И я не знаю. Товарищи, а ведь это открытие. А ведь ради чего-то я действую? Ведь не случайно же сказано, и справедливо сказано, давным-давно: если действие осуществляется как деятельность, то она обязательно удовлетворяет какой-то потребности, то есть побуждается и направляется какими-то мотивами, в нашей конкретно-психологической терминологии. И это так. Ведь это чудовищно — деятельность без мотива, то есть не отвечающая никакой потребности. Что это за деятельность? Но не всегда мотив себя обнаруживает. Мы начинаем искать мотивы, имея в виду цель, которая открыта. Кстати, цель всегда осознаваема самим субъектом. Иначе она уже не цель, правда? Цель — это представленный заранее результат, к которому стремится мое действие. Оно и представлено этим результатом в виде цели, еще не достигнутым результатом. Надо приготовить орудие, и я должен понимать, что я готовлю, правда? Вот это и есть представление о том, что должно быть достигнуто в результате действия. Это уж по самому наиклассическому определению, общепринятому, бесспорному. Вот «ради чего». Вот и возникает проблема мотива. Значит, мы решили: отделим с вами мотивы. Я только оговорку внесу: потом выяснится, что иногда мотивы совпадают с целями или цели с мотивами. Это отдельный случай. Сделаем еще один вывод. Мы с вами стоим на пути необходимости объективного исследования мотивов в психологии. По данным самонаблюдения, самокопания, смотрения в себя мы не можем решить проблему исследования мотивов, мотивационной сферы личности.

По высказываниям — очень трудно, недостаточно. Это затрагивает лишь малую долю мотивационной сферы человека. Очень многое скрывается. И когда мы сами отдаем себе отчет в мотиве и превращаем этот мотив в осознаваемый, то мы идем по тому же пути наблюдения, по которому идет посторонний человек, ставящий перед собой задачу разгадать мотив того или иного действия, достижения той или иной цели. Он идет по такому же пути. Это очень интересно. Подумайте: путь открывается только для стороннего наблюдателя. А когда мы попадаем сами по отношению к себе в положение исследующего мотивы, мы повторяем тот же самый путь. Мы начинаем к чему-то присматриваться: к собственным поступкам, к собственным действиям, к собственным целям, правда? И находим их.

Я хочу к сказанному прибавить только одну очень простую мысль. Это даже не мысль, а иллюстрация. Вот представьте себе такую конкретную ситуацию. Школьнику-старшекласснику надлежит сдать экзамен. И он старается приготовить экзамен. Цель перед ним ясная, осознаваемая, правда? И он стремится к достижению этого желаемого результата. Цель ясная. Я спрашиваю: а мотив? У всех одинаковый или немножечко разный? Разный. Может быть мотив познавательный? Может. А может быть мотив почти что материально-меркантильного порядка? Может быть. А проверить как? Я люблю изображать такую примерную ситуацию, наглядную. Человек сидит и учит, желает сдавать экзамен. Приходит к нему один приятель, говорит: да брось ты это чтение, занятия, пошли в кино. Тот говорит — нет. Мне учить надо. Скоро экзамен. Не могу я никуда ходить, я буду учить. И учит, и читает, и читает. А приятель говорит: а экзамен-то по этому предмету сдавать не надо. Вот тогда может быть разная ситуация. Одна ситуация, скажем прямо, довольно редкая, но бывающая. Первый говорит: а-а-а, это замечательно. И продолжает изучать книгу по астрономии или там по какому-то предмету, продолжет читать. Правда, он читать ее будет повдумчивей, поосмысленнее. Но все-таки читает. Познавательный мотив, правильно? Но может сказать: я сегодня устал, завтра почитаю, а пока схожу в кино. И теперь, прибавляет, он хочет отдохнуть, а на свежую голову потом дальше почитает.

Но есть и другой случай. Книжка летит в угол, чтобы ему никогда больше к ней не вернуться. Мотивы разные? Разные! Вы можете мне сказать: искусственно, потому что есть что-то и от того и от другого. Я вам отвечу: да, и от того и от другого. Потому что действия человеческие, как правило, имеют не однозначно действующий один-единственный мотив, а являются полимотивированными, то есть имеют сложную мотивацию. Это два и большее число мотивов. Когда мы действуем, достигаем каких-то целей, то мы обычно вступаем не в одно какое-то отношение к миру, окружающему нас, а в двоякое, троякое отношение одним и тем же действием. И поэтому оно получается всегда полимотивированным действием.

Я вступаю в отношения к своим служебным каким-то обязанностям, будем так говорить, к долгу, к идее долга, когда я должен поставить экзаменационную оценку, что мне приходится делать довольно редко, по счастью. И я должен дать объективную оценку, правда? Осуществить свое отношение к обществу, будем говорить общо. Выполнить ту функцию, которую мне доверили, поручили. И я обязательно вступаю в отношение к данному конкретному человеку. И что получается? В системе «Я — экзаменующийся» у меня рука хочет написать что-то хорошее, чтобы у него не было неприятностей, правда? А вот в отношении «Я — общество» — двойка, незачет. Как, двойная мотивация? От меня не зависит, что я вступаю в отношения к человеку и одновременно к этой простой трудовой задаче. Мы постоянно оказываемся в этом положении. Почти нельзя совершить действие, которое объективно не ввело бы нас в двойное, в тройное отношение к миру, которое одновременно не принадлежало бы к одной и к другой деятельности. И это же в моем упрощенном примере: к общению с человеком и к выполнению трудовой задачи, правильно? От меня это не зависит, это — объективный процесс.

Значит, давайте мы с вами условимся о четком разграничении и не допустим смешения мотивов и целей. И будем иметь в виду, что мотивы могут выступать и в качестве целей, но это — особый случай. Это не значит, что это редкий случай. Это просто особый случай, частный случай. Они могут в этом качестве выступать. Цели могут быть мотивами. Кстати, это положение было сформулировано в самом начале XIX века. Способность целей, не побуждающих к действию, хотя и достигаемых в действии, превращаться в побудители, мотивы. Человек начинает заниматься биологией для того, ради того, чтобы удержать свою позицию в школе, и ставит перед собой соответствующие цели, целый ряд целей, а заканчивается все это тем, что биологические знания сами становятся побуждающими. Но тогда если есть трансформация целей в мотивы, то уж, раз цель всегда сознательна, то мотив, конечно, становится сознательным, он родится прямо в этой форме, в осознаваемой форме. И не приходится решать задачи на осознание, на отдавание себе отчета в мотиве. Значит, одно различение мы с вами внесли. Это различение, еще раз повторяю, я прошу удерживать, иначе все непонятно: цели и мотивы не совпадают между собой. Их совпадение есть возможный, но частный случай. Не будем говорить, насколько часто этот случай возникает.

Второй вопрос. Второе основное различение. Вот здесь возникают наибольшие трудности. Это вызывает больше всего протеста. Вот тут-то и сказывается вся противоестественность превращения мотива в термин, обозначающий собой нечто объективное, объективный предмет, объект. В то объективное, что побуждает деятельность, направляет на себя, управляет ей.

Широкий класс явлений, к которому мы перейдем вслед за изучением мотивов, — эмоциональные процессы, эмоциональные состояния, это-то и есть настоящие действующие мотивы? В свое время, в эпоху расцвета, прорыва в теории эмоций зародилась периферическая теория эмоций, очень важная веха на пути развития взглядов на механизмы эмоций, которая связана с именами У.Джемса и датского врача Г.Ланге. Прошу не смешивать с нашим русским Николаем Николаевичем Ланге. Это датчанин, физиолог, врач, спинозист по своему философскому кредо. Так вот, небольшая книжечка Ланге, где открывается этот новый взгляд на механизмы эмоций3, начинается вообще с того, что эмоции движут миром. Движут действиями людей. Вот почему они достойны особенного внимания. Сколько сделано ради страсти, гнева, ненависти и любви тоже. Вот, оказывается, что движет-то — аффективные состояния. Эмоциональные состояния. (Мы пока не будем различать эти термины.) То, что мы называем чувствами. Не в смысле ощущения, а в смысле внутренних переживаний удовольствия, неудовольствия, счастья, горя, гнева — этот перечень бесконечный. Вот, оказывается, где мотивы-то настоящие!

Это очень трудное различение. Мотив, понимаемый противоестественным, как я сегодня говорил, объективированным способом, с объективной позиции, — и вот это чисто субъективное состояние. Движет же оно! И здесь разворачивается серьезная философская полемика. С одной стороны, гедонистические теории здесь говорят свое слово. Гедонизмом называется воззрение, утверждающее, что человек подчинен поиску удовольствия и, соответственно, избеганию неудовольствия. Самый смысл человеческого существования заключается в минимизации неудовольствия и максимизации удовольствия. Возникает некая арифметика, жизнь строится так же: поменьше неприятного, побольше приятного. И тогда чувства управляют деятельностью человека, и направляют ее, и побуждают ее. И серьезная сторона всякого гедонизма, в том числе и психологического, о котором мы сегодня говорили, а не философского, состоит в том, что этот психологический гедонизм рефлектирует, отражает, как-то выражает очень простую правду: необходимость человека жить в счастье. Но отражает ее в уплощенном, к тому же искривленном зеркале. Правда исчезает в психологическом гедонизме. Вот эта ложная интерпретация правды, состоящая в том, что человек должен якобы иметь счастье и стремиться в жизни к счастью, была хорошо показана очень старым писателем, философом (и психологом его иногда называют) Дж.С.Миллем, который выдвинул против гедонистов того времени (они не изменились ни в чем или почти ни в чем) следующую формулу, следующее размышление или даже афоризм. Он говорит: да, в счастье человеку надо жить. И человек хочет и должен жить в счастье. Но есть, оказывается, как называет это Милль, хитрая стратегия в этом вопросе. И она заключается в том, что нельзя стремиться к счастью, нельзя стремиться к удовольствию. Можно стремиться к некоторой цели, которая даст удовольствие или счастье.

Вам понятна логика Милля против уплощенной логики гедонизма? Приобретение удовольствия не может быть целью, потому что нет средств, нет ничего, что можно сделать. Ну, я хочу испытать удовольствие. Удовольствие ведь что-то должно принести. Что же направляет мою деятельность и побуждает ее? То, что создаст удовольствие или счастье, то есть положительные эмоции. Опять проблема не решается. Поэтому справедлива эта формула — эмоция не может побуждать! Она говорит о неуспехе или успехе чего-то по отношению к чему-то, достижении или недостижении чего-то по отношению к чему-то — так это ведь основное ядро проблемы. Поэтому-то и выражается эта хитрая механика так: чтобы быть счастливым, мы стремимся не к счастью, а к тому, что это счастье дает. И, добавлю я от себя, нередко ошибаемся. А эмоция учит не ошибаться. Она выполняет свою функцию — важнейшую, только не ту, которую мотив. Она очень важную функцию выполняет, мы сейчас с вами ее нашли.

Если мы ошибаемся, то эмоция начинает проявлять в аффективном состоянии свои функции, о них мы будем не сейчас говорить. А когда напротив, что-то действительно очень уж хорошо получается, все происходит отличнейшим образом, вы говорите: «Боже мой, как приятно!» — правда ведь? Я осторожно скажу: «Какое удовольствие». А ведь часто в жизни бывает так, что человек и вправду говорит: «Какое, Боже мой, счастье!» Вот так и говорят — «счастье». Очень сильное выражение. Значит, тут можно сказать так: «Наверное, эмоция выполняет функцию подкрепления-неподкрепления». Но мы с вами увидим: не просто под крепления-неподкрепления. И не просто санкционирования положительного или отрицательного. Функция эмоций еще хитрее. Но только я хочу сказать — функция эмоции не то же самое, что функция предметных побуждений, мотивов — ради чего мы делаем. Мы иногда для краткости говорим: «ради удовольствия». А разумеем-то: «я стремлюсь к некоторой цели, рассчитывая получить удовольствие, правильно»? Что нами движет? Удовольствие эстетическое? Или этим поступком управляет открывшаяся возможность реализовать такую цель, как посещение спектакля, выставки, цирка, и так далее? Практически-то эти обстоятельства совершенно конкретные, правда?

Значит, мы ввели два очень серьезных различения. Я резюмирую это очень просто. Нужно уяснить себе, что по отношению к развитию мотивов и формированию мотивационной сферы личности в целом эмоциональные процессы, эмоциональные явления или, можно сказать, эмоциональные состояния, являются вторичными образованиями. И выполняют известную функцию. В частности, функцию динамизации деятельности. Но я особенно обращаю ваше внимание на первое. Вторичность. Что это значит — вторичность? По отношению к мотиву? А это значит, что мы хорошо читаем, хорошо понимаем мир чувств человека, эмоций человеческих, если мы знаем его мотивационную сферу. Потому что эти чувства, оказывается, не сами собою определяются и не вечно меняющимися переходными объективными ситуациями безотносительно к сфере мотивов человека, а как раз как функция от них. Что меня может обрадовать? Попробуйте ответить на этот вопрос. Не меня лично, а вот вашего товарища. Попробуйте предположить, что может обрадовать? Мы будем говорить — осчастливить даже. Или доставить удовольствие. Это зависит от того, в чем у него потребности. Вы понимаете, рассчитываете, что вы его обрадуете подарком. А он посмотрел в недоумении, ничуть не обрадовался. Вы знаете, в чем дело? Ведь здесь же все относительно. Мы все время это соображаем в голове, в нашей практической психологии, в практической жизни. Но только всегда ли отдаем в этом себе отчет? Есть система, которая называется мотивационной сферой. Это есть известная характеристика мотивов, живых для человека, побуждающих и направляющих его деятельность. И от того, какова эта сфера, и будет зависеть, какие эмоции что будет вызывать.

Я могу остаться глубоко равнодушным, я могу пережить систему отрицательных эмоций, могу пережить и положительные эмоции в зависимости от того, в какой системе деятельности, в какой системе отношений возникает то или другое эмоциогенное, то есть эмоцию порождающее, обстоятельство, будем говорить, воздействие или, еще грубее, раздражитель. В этом смысле я говорю о вторичности. И вот почему я начал не с эмоций, а с мотивов. Ключ к эмоциям лежит в мотивационной сфере. Но нет ключа к мотивационной сфере, лежащего в чувствах. Вам понятно? Потом мы будем говорить: воспоминание о пережитом на что-нибудь воздействует. Тут важно что взять? Основное отношение.

Я, пожалуй, на этом сегодня закончу.

Я получил записку. Очень важная записка. Если, допустим, имеется внутреннее состояние, которое субъект определяет как желание получить удовольствие или сделать приятное другому, этого можно достигнуть разными способами — и театр, и книга, и подарок, и прочее, и прочее. В любом случае есть удовольствие.

Верное замечание. Вот это и есть сила аргумента от эмоций. Давайте выбросим одну часть вопроса, в которой субъект определяется как желающий получить или доставить удовольствие другому. Простите, второй случай исключается. Тут появляется другой, и все меняется. Усложнение чрезмерно. Рассмотрим просто желание получить удовольствие, и этого можно достигнуть разными способами: и театром, и книгой, или разными другими. Вот мы про мотивы и говорим: что может быть этим прочим и прочим, правда?

А про эмоции, товарищи, говорим: какую функцию будет выполнять удовольствие, которое вы получите? Потому что, когда я говорю: я хочу получить удовольствие, — я не знаю, чего я хочу. Понимаете? Я не знаю, чего я хочу. Вот крыса, у которой микроэлектроды засунуты в центр удовольствия, она хочет не этого. Она хочет чего? Лапкой стучать об рычаг. В общем, она понимает, к чему она стремится, правда? Она здесь фиксирована. Иначе поставьте ситуацию — она не будет трогать этот рычаг.

Вот и этот вопрос. Для того, чтобы получить удовольствие, вы должны знать мотивационную сферу. А иначе ошибетесь, ой как ошибетесь! Допустим, я книжки покупаю для престижа. Все покупают, и я покупаю. Уж не знаю, как от них избавиться. Вот если вы знаете, что у меня есть познавательное отношение, эстетические мотивы, даже коллекционерские хотя бы, вот тогда вы можете рассчитывать на удовольствие. А ведь не всегда бывает так. Не всегда мы знаем, что мы хотим. Должны быть пробующие шаги. И в это время сигнал: так держать! Это эмоциональная сигнализация. Держать так! И он держит. Когда что-то не то, начинается поиск, потому что цель вне зоны мотивов, не выбрана. Записка-то про жизненные ситуации. Она подкрепляет то, что я говорил. Если все-таки удовольствие, то как же узнать? Вот так и по жизни, и по науке, и по теории.

1 Чхартишвили Ш.Н. Роль и место социогенных потребностей в учебно-воспитательной деятельности // Некоторые вопросы психологии и педагогики социогенных потребностей / Под ред. Ш.Н.Чхартишвили. Тбилиси, 1974. С.5—32.

2 Якобсон П.М. Психологические проблемы мотивации поведения человека. М, 1969.

3 Ланге Г. Душевные движения. СПб., 1896.

Оглавление