Внимание и память

Лекция 25.Феноменология внимания

Товарищи, среди явлении перцептивной деятельности, деятельности восприятия, выделяется группа, которая издавна в психологии рассматривается в качестве особого класса явлений. Это — «явления внимания».

Есть традиционная глава в курсах психологии под тем же самым названием — глава «внимание». Глава эта кочует. Иногда внимание рассматривается в проблеме сознания, иногда непосредственно связывается с восприятием и, прямо скажем, растворяется в проблеме восприятия. Иногда выделяется в качестве особого раздела.

Что правильно? Что лучше, полнее охватывает эти своеобразные явления, которые мы называем явлениями внимания и, в общем, которые мы себе представляем просто по обыкновенному, житейскому опыту? Я думаю все-таки, что полнее, ближе и точнее эти своеобразные явления охватываются общим учением о восприятии, о перцептивной деятельности.

Началось изучение явлений внимания очень давно. И, пожалуй, изучение и исследование внимания были в числе первых вещей, которыми стала заниматься экспериментальная наука (экспериментальная психология, я имею в виду).

Еще с первой половины прошлого века известны наблюдения Гамильтона, которыми устанавливался следующий простой факт: одномоментно, то есть в одну и ту же единицу времени, возможности ясного восприятия на уровне сознавания, сознания воспринимаемых объектов — ограничены. Гамильтон применял очень несовершенную технику — бросание шариков — для ответа на вопрос о том, схватывается ли в акте сознательного восприятия большое количество элементов, единиц, из которых состоит вообще-то зрительное поле (речь шла о зрении), или ясно схватывается, ясно воспринимается (то есть так, что испытуемый может дать себе отчет в этом, иначе говоря — осознать эти объекты) лишь небольшая часть объектов.

Впоследствии эти опыты повторялись много раз. Последние подобные опыты, с подобной же несовершенной методикой, проводились в 1871 году, во второй половине XIX века, то есть в самом начале развития экспериментальной психологии. Ну, и наконец, вскоре был открыт метод, техника, позволяющие изучать эти явления уже с большой точностью. Был изобретен специальный прибор, и ныне существующий в психологических лабораториях, который называется «тахистоскопом». Прибор этот рассчитан на то, чтобы некоторое количество объектов, изображенных на плоскости в виде букв, значков, рисунков и т.д. или даже в виде реальных объектов, показывать на очень короткий интервал времени. Рассуждение, легшее в основу изобретения этого прибора, знаменитого тахистоскопа, очень просто. Надо было учесть, какое минимальное время требуется для восприятия одной единицы, время-минимум, время экспозиции, то есть предъявления. Затем предъявить не один объект, а увеличить число объектов, много объектов предъявлять и смотреть, какое количество из них может быть схвачено в этот короткий интервал, за время, достаточное для одномоментного схватывания.

Сделать это можно очень просто. Время это может колебаться индивидуально. Можно определить время-минимум для экспозиции одного объекта, а затем показать ряд объектов, множество объектов, несколько объектов и посмотреть, сколько же объектов одновременно действительно схватывается.

Дело в том, что иначе различить, что вы схватываете последовательно, а что одновременно, невозможно. Потому что сейчас у меня иллюзия состоит в том, что я одновременно вижу множество лиц. В действительности я, конечно, понимаю, что я перевожу взор от одного лица к другому и фактически у меня эта картина составляется из ряда последовательно получаемых впечатлений, в которых я отдаю себе отчет, которые мною сознаются на этом уровне.

Я ничего не знаю об уровнях восприятия, об объеме восприятия на том уровне, на котором я не могу дать себе отчет о воспринятом. Оставим это в стороне. Этим как раз психология не занималась много-много лет. И классические исследования имели в виду только восприятие на уровне возможности дать себе отчет о воспринятом, то есть сознательное восприятие. Вот почему в XIX веке постоянно заменялся термин «внимание» в некотором контексте термином «сознание». Говорили «объем внимания», но говорили и «объем сознания». «Объем сознаваемого восприятия» — вот как надо было бы сказать поточнее, чтобы избежать двойной терминологии.

Надо сказать, что это изучение объема внимания или, если хотите, объема сознания, объема сознаваемого материала при восприятии этого материала, продолжалось десятилетиями, и в результате выведена закономерность, недавно получившая название «магическое число»: 7+2, то есть, попросту говоря, если одномоментно строго предъявлять некоторое количество объектов-единиц, то может быть одномоментно воспринято, выделено вниманием, в старой терминологии, количество объектов от 5 до 9 максимум. 7+2, в среднем 71. Вначале думали, что поменьше — 5, 6; обыкновенно говорили: иногда 7. Теперь немного увеличили это число. А, в общем, интересная сторона тахистоскопических опытов, в старых, классических формах, состояла в том, что счет-то шел не на элементы, а на единицы. Не на число элементов, а на число единиц — каких-то целостностей. Поэтому нельзя подсчитать число элементов, из которых состоят буквы, а надо подсчитывать целые буквы. А если эти буквы образуют обычные сочетания, целостные сочетания, то тогда приходится считать другими единицами.

Это интересное вообще явление более всего соответствует, конечно, позиции с точки зрения восприятия, потому что ведь само восприятие имеет свои единицы — не элементарные, а какие-то предметные. Я бы предпочел говорить здесь именно об объектах, то есть я бы предпочел ввести принцип предметности восприятия, из которого и вытекает необходимость не рассечения на элементы как угодно дробные, а необходимость рассечения на предметы, объекты. Пускай абстрактные — скажем, прямоугольники, треугольники, квадраты: но ведь все-таки шестиугольник — это не шесть линий, это одна предметная единица, единица абстрактная, то есть отвлечена только форма. Да еще она к тому же и плоская в обычных тахистоскопических опытах.

Вот давайте задумаемся над этими первыми явлениями, которые именуются «явлениями, характеризующими объем внимания» и — в терминологии, скажем, Вундта — «объем сознания». Одномоментный объем одномоментного акта восприятия.

Вероятно, вы теперь себе уже представляете примерно временные характеристики. Какое время мы можем принять как единицу одномоментности? Время экспозиции.

Оно вообще относительно короткое. Надо сказать, что при простейших условиях, при оптимальном подборе экспозиции — это примерно 30 миллисекунд. То есть три сотые секунды! Экспозиция очень маленькая. В некоторых условиях она немножко уменьшается, в некоторых условиях возрастает до ста миллисекунд, то есть до одной десятой секунды.

Можно сформулировать следующее правило. Одномоментность этих процессов обычно не превышает десятой части секунды. Только в очень усложненных условиях, когда эти цифры растут, они не могут быть устойчивыми. И вы понимаете почему. Потому что материал очень различен, единицы очень различны, очень различны другие параметры, вроде освещенности, контрастности и т.д. Некоторые сочетания параметров затрудняют процесс, замедляют его. Другие оптимизируют его, облегчают, и тогда цифры этой одномоментной экспозиции падают.

Надо сказать, что метод тахистоскопического исследования восприятия (иногда даже не говорят «внимания», прямо говорят — тахистоскопического восприятия, то есть одномоментного восприятия), сохраняется и до сих пор. И меняется лишь техника. Конечно, сейчас старые тахистоскопы почти не употребляются в экспериментальной, научно-исследовательской, практике. Эти старые тахистоскопы были построены ужасно мило. Это была доска. На доске приспособление для удерживания экспонируемой карточки с нанесенными изображениями. Доска укрепляется так, что нижняя ее часть закрывает карточку. Затем отпускается крючочек — доска падает, открывает на некоторый короткий промежуток времени экспонируемый материал, а затем верхней своей частью вновь его закрывает. Деревянный тахистоскоп с немудреным устройством. Потом стали его усовершенствовать — делали электромагниты, которые удерживают металлическую ширму. Ширма падает. Затем сделали крыльчатые тахистоскопы. Это как бы род обтуратора — открывает и закрывает экспонируемый материал. Затем перешли на проекционную технику. Можно проецировать изображение, а затвор (самый обыкновенный, фотографический, с точной регулировкой времени экспозиции) употреблялся в качестве объектива этого проекционного аппарата. Плюс бесшумность, легкость смены кадров.

Правда, тут всегда — я хочу обратить ваше внимание, может, вам когда-нибудь придется заниматься исследованием восприятия, и тогда это надо иметь в виду — есть одна трудность. Дело в том, что всякая проекция — это вещь особенная. Восприятие проекционной картины — это не то же самое, что восприятие реального объекта. Тут есть свои тонкие психологические особенности. Недаром же проекционные фонари назывались «лантерна». По-русски так и переводили — «волшебный фонарь». В этой картине есть что-то волшебное, что-то нереальное. Призрачное, кажущееся — во всякой проекции. Так что здесь тоже есть свои ограничения, свои особенности.

Последнее время стали пользоваться электронными тахистоскопами широко, то есть, попросту говоря, вместо экспозиционного аппарата стали ставить кинескоп, электронно-лучевую лампу, на которой высвечивался соответствующий объект задающего устройства. Конечно, это страшно облегчает работу, уточняет интервалы, позволяет вводить автоматическую программу предъявлений интервалов, то есть длительности времени экспозиции и междуэкспозиционных интервалов. Это позволяет вводить и движущиеся объекты, если это нужно, словом, принцип-то остается один и тот же — кратковременность экспозиции, исследование восприятия в этих особых условиях кратковременной экспозиции.

Надо сказать, что вслед за тахистоскопической методикой, таким подходом к явлениям внимания, развивались и другие некоторые подходы, давшие тоже существенно интересные результаты.

Дело в том, что практически явления внимания — вот это выделение из многого немногого, эти явления, иначе говоря, избирательности в поле восприятия, в воспринимаемом мире лишь некоторых объектов в силу того, что все не могут быть одновременно осознаны, восприняты на уровне возможности дать себе отчет в воспринятом, — выступают не только в качестве отдельных актов, это же часто очень длительное действие, длительный процесс.

Я сразу описываю экспериментальные условия исследования внимания или, вернее, одну из применявшихся техник в этой длительной работе.

Идет бумажная лента. На этой ленте нанесены некоторые значки. Они могут быть зашумлены, то есть выступать на фоне каких-то других значков, на которые вы не должны обращать внимания. Ваша задача заключается в том, чтобы отмечать всякий раз, когда проходит тот значок, который задан. Чем отмечать? Ну, есть такая техника: проколом ленты. У вас в руках есть приспособление для прокола, то есть устройство вроде иглы с ручкой, конечно, с держателем иглы для удобства. Карандашом можно перечеркивать или считать, нажимать на кнопку. Это уже вопрос технической детализации методики. Важно подчеркнуть другое — здесь нет одного предъявления; здесь идет ряд событий; так как требуемое для выделения событие идет рядом с другими, то я говорю именно о событиях. Я употребил другой термин — «на зашумленном фоне». Но это то же самое.

Такая работа действительно происходит в жизни, и есть специальные режимы работы операторов, которые очень близко воспроизводятся этой техникой эксперимента. Надо отмечать появление каких-то определенных объектов или определенных сигналов, можно сказать. Держать все время именно эти элементы, мы обыкновенным языком так и говорим: «внимательно за ними следить», «не выпускать их из поля внимания» — уж не зрения теперь, а внимания. Надо уметь их выделять, отмечать для себя, делать в соответствии с этим что-то или не делать. Если речь идет о работе в режиме какого-нибудь слежения, то, может быть, и ничего не делать, если эти события, которые вы наблюдаете, развертываются в соответствии с установленными программами или нормами. Наоборот, вы действуете, когда они нарушаются. Я не буду на всем этом останавливаться. Это и так ясно.

В этой связи был изобретен метод, не громоздкий, но тоже работающий на исследование восприятия не как одномоментного отдельного и отделенного от других акта, а как длительно идущего процесса. Это изобретение Бурдона. Теперь оно известно под названием «тест Бурдона».

Немножко шутливое замечание. Тесту Бурдона повезло в одном отношении — он непрерывно стал переименовываться. С моей точки зрения, без важных к тому оснований. Переименовывался он по следующим причинам — либо менялся просто фактический материал, используемый в этом тесте, либо его интерпретация. И то и другое давало повод переименовывать это тест. Я продолжаю его называть «тестом Бурдона» и так вы его, наверное, знаете.

Что же это такой за тест?

Страничка, испещренная строчками, помеченными в этих регулярных строчках значками — полукружиями, треугольниками, квадратами, окружностями и еще какими-то простейшими, очень легко различимыми между собой геометрическими фигурами. Задача заключается в том, чтобы пройти по всему этому листу, вычеркнуть, допустим, только треугольники или только квадраты. Это надо делать как можно скорее, пройдя весь лист (в общем-то это длительная работа). Затем исчисляют число ошибок и время работы. Ошибки — это что значит? Неправильно зачеркнуто или пропущено. Время, понятно — от начала до конца. Это тест на внимание. Но внимание, здесь изучаемое не с точки зрения объекта, а с точки зрения возможности длительной избирательности.

В этой связи я не могу не упомянуть еще об одном подходе, и опять этот подход возвращает нас к проблеме восприятия. К некоторым явлениям, к некоторым аспектам этой широкой проблемы — проблемы перцептивной деятельности на разных уровнях ее организации и, в данном случае, на высоком очень уровне ее организации, то есть на уровне, который мы обычно называем уровнем сознания.

Мне приходит в голову сейчас один только автор и я не уверен, что он был первым, предложившим этот метод, но во всяком случае, он был одним из первых в XX веке — это был Г.Рево д'Аллон. Смысл этого метода вот в чем заключается. Он, собственно, не измерительный. Скорее, он демонстрирует интересную феноменологию, интересные явления. Я не хочу рисовать на доске, а обращаюсь к вашему воображению. Я прошу себе представить тестовый материал, то есть то, что предъявляется испытуемому в виде условий задачи. И саму задачу потом укажу.

Вы, конечно, все отчетливо представляете себе шахматную доску? Вы знаете, что число вертикалей и, соответственно, горизонталей — она же квадратная — восемь, правда? Теперь представьте себе ту же самую доску, но в нечетном числе горизонталей и вертикалей — 7. Отрезали одну полосу. Очень хорошо, если эта доска не черно-белая, а, например, светло и темно-коричневая. Или темно-серая и светлосерая. Тогда очень эффектно выступает явление, о котором идет речь.

Вам говорят: «Выделите, пожалуйста, прямой крест вот так». То есть центральные полосы — их у нас же семь осталось свободных; значит, четвертую по вертикали и четвертую по горизонтали. Видите ли вы теперь отчетливо выступившую фигуру? Интересное явление заключается в том, что после указания на схему, которой вы пользуетесь, указания на то, что там содержится, вы отчетливо видите, что этот крест отделился. Он как будто ярче. То есть темные клетки темнее, чем другие темные клетки, а светлые клетки светлее, чем вы видите другие светлые клетки. Словом — он выделен. Вы можете заменить задачу: «Посмотрите на косой крест». Тоже выходит. Рамка тоже выходит.

Опыт очень интересный, еще и потому, что он, конечно, немедленно получил свое продолжение. Возник вопрос: а что это такое? Это действие вот этого предварительного поискового образа? Немцы иногда этот образ называет прямо «поисковым» (Suchbild), «картина, которая отыскивается». Поисковая картина, поисковое представление. Что, оно действительно что-нибудь меняет или это так — иллюзия? Неустойчивая, качающаяся? Или ее можно объективно проверить? Это не только субъективная чистая феноменология человека? Ее можно измерить?

И надо сказать, что в школе гештальтпсихологии были сделаны очень интересные в этом отношении исследования. Ну, гештальтовцы в своих терминах обозначали, скажем, центральный крест, выделенный в качестве фигуры. Остальное — фон. Стали исследовать пороги дифференциальной чувствительности на фигуре и на фоне и получили разные количественные характеристики порогов. Здесь применен обыкновенный психофизический метод, правда? Он подкрепил это явление, очень странное, очень плохо объяснимое, потому что в борьбе за сенсорное поле — за общее двигательное поле, в конечном счете, — шансы у каждого отдельного элемента, вернее, у каждой отдельной единицы этого поля, этой доски Рево д'Аллона, ну и других каких-то подобных конфигураций, в общем-то одинаковы. Объективно они совершенно равноправны. Однако выступают, то есть как бы опять оказываются в центре внимания (читай: «в центре сознания»), выделяются восприятием именно вот эти элементы.

Теперь причина понятна. У вас выделяется то, что отыскивается. Нельзя сказать, что здесь все ясно. Напротив, нужно сказать, что здесь очень многое остается неясным.

Потому что если внимание есть «выделение» в общем виде, то есть проявление «избирательности» — так обыкновенно и говорят — то здесь очень странное основание избирательности. Какая-то преперцепция, предвосприятие, правда? Вот все, что мы можем сказать.

Нужно сказать, что это явление обнаружилось и обнаруживается постоянно в очень конкретных исследованиях сенсорных процессов. Вы, вероятно, слышали имя С.В.Кравкова. Это психофизиолог, много-много лет специально занимавшийся зрением. Ему принадлежит немножко устаревшая, но все же очень важная, очень полная книга — «Глаз и его работа». У него было большое число сотрудников, учеников. Они вели очень большую работу. Наиболее известное направление — по связям в работе отдельных анализаторов, слуха, зрения и так далее.

Кравков действительно разработал тему с огромной полнотой. Исследования адаптации входили в программу кравковской лаборатории, и, кроме них, следует указать в нашей связи и другие. Это опять роль — теперь я уже сказал бы — преперцепции, влияние того, что называется вниманием. В работе сотрудников Кравкова это так и именуется в самых простых терминах: «О влиянии внимания на пороги чувствительности».

И вот, действительно, это какое-то странное напряжение внимания, метафорическое совершенно описание процесса, образное, — «напряжение внимания». Только не видно, что напрягается. Не внимание же как некая особая сила!

Ну, так вот это, действительно, довольно резко сдвигает пороги. У меня нет сейчас с собой, соответствующих количественных данных, но это очень существенные различия. Речь идет не о процентах, а о десятках процентов. Но могут быть индивидуальные вариации, с большим разбросом средних, в зависимости от того, в каких практических, конкретных условиях ведется опыт.

Вот мне припоминаются сейчас опыты, которые проводились так: требовалось предупредить действие очень сильного раздражителя, неприятного (относительно, конечно; не болезненного — неприятного), — и другие опыты, где от различения, от дискриминации ничего не зависело. В первом случае пороги были значительно ниже, то есть чувствительность гораздо выше. Явление тоже какого-то выделения. Вот вроде того, как выделяется фигура: понижаются пороги, повышается чувствительность по отношению к фону. Здесь только нет этого распределения. Здесь другое распределение. Опять мы имеем здесь дело с явлением избирательности, повышающим разрешение органов чувствительности, вообще самого процесса, восприятия, ощущения в данном случае, на уровне возможности дать себе отчет в воздействии.

Я должен, наконец, назвать еще одно направление в этих исследованиях — вы видите, что я начинаю сегодня просто с обзора направлений, подходов к этим явлениям внимания. Речь идет о том, что, оказывается, явления, которые характеризуют избирательность: сенсорную, перцептивную — они хотят и могут воспроизводиться в течение длительного времени: вычеркивания фигурок, цифр или букв на таблицах, на тестах Бурдона или прокалывания значков на движущейся ленте и т.д. и т.п. — их бесконечное количество вариантов, принципиально не меняющих идею этой методики. Вот если сделать этот процесс длительного испытания непрерывным, то тут нас ждет еще одно неожиданное явление.

Оказывается, при непрерывном исследовании, то есть при превращении процесса в непрерывный, отчетливо проявляется одна своеобразная, странная динамика. Эта динамика получила название «явление колебания внимания». Простейшим образом оно было продемонстрировано так: давался звук в околопороговой зоне, чуть выше порога, — тикающие часы с полусекундной частотой, как обыкновенные ручные часы устроены (два удара в секунду). Все происходило в бесшумной лаборатории; в свое время, в начале столетия, ужасно любили обесшумленные лаборатории, вроде теперешних камер молчания. В тишине отодвигали часы до того расстояния, покуда испытуемый не переставал слышать тиканья, а потом приближали немножко; получалось что? Величина, которая являлась чуть-чуть надпороговой, правда? Почти пороговой. Ну просто прибавляли немножко. А затем просили испытуемого отмечать, когда он слышит, когда не слышит. И что оказалось?

Оказалось, что идет как бы волна — слышит, слышит, слышит, а потом перестает, то есть оказывается, что поддержание этих явлений на одном уровне невозможно.

Надо сказать, что эта субъективная техника была очень остроумна, при тогдашних технических возможностях это не так просто можно было сделать. Это у нас в наше время с усилителями, с электроникой всякого рода легко сделать. Но вот в 20-е годы нашего столетия не было такой усилительной техники, но там хорошо строили аппаратуру: с малыми техническими достижениями очень высокие достижения результативные. Я уже как-то вам, по-моему, говорил об этом. Старую, не электронную аппаратуру удивительно чувствительной умели делать. Главное, не хуже руки были у экспериментаторов, которые умели делать с помощью гвоздя и веревочки то, что делают сейчас с помощью электронного тахистоскопа.

Итак, было показано колебание внимания в очень эффектной серии экспериментов. Эффектность их определялась тем, что явление регистрировалось объективно. Использовалась при этом очень простая связь.

Дело в том, что когда вы получаете какую-нибудь внешнюю импульсацию, какую-то афферентацию или воздействие на органы, рецепторы, на ту или другую рецепторную систему, то возбуждение непременно затекает на моторные пути.

Это давно установленное положение. Ну, не застревает же оно где-то там на промежуточном этапе, правда? Оно идет всегда рефлексоподобно, рефлексообразно, с эффекторным концом дуги. Это давно известное положение, и оно даже лежит в основе некоторых специальных теорий.

Этот факт был использован. Надо только было решить вопрос, как обеспечить затекание возбуждения (то есть рефлекторный ответ) именно на те моторные пути, которые можно было регистрировать и надо было регистрировать.

Куда может затекать? Один голландский исследователь, Дельшауэр, воспользовался другим известным к тому времени положением. Дело в том, что моторная система, соответствующие моторные пути, обыкновенно бывают неодинаково подготовлены. Существует предварительная, тоническая подготовка. Перед фазическим движением создается готовность тоническая, готовность мышцы к действию, если говорить совсем просто. Создается двигательная установка, установка той или другой мышечной группы, того или другого органа. Точнее, не «группы», а «групп», органа, руки.

Для грамотного человека создать установку на моторные пути моей правой руки очень просто (если я правша, конечно), дав мне в руку карандаш или перо. И когда я прислоняю кисть руки к бумаге, то тем самым у меня создается готовность, так называемая моторная установка, и если в это время что-то происходит, то, конечно, эти двигательные импульсации затекают сюда же. Или если не только сюда, то, во всяком случае, и сюда — вот так будем говорить, осторожней.

Вот этим воспользовался Дельшауэр, и соорудил такого рода установку. Он этот листок бумаги, на который опирается карандаш испытуемого, установил на подвижную платформочку, на подвижную пластинку, с очень ограниченными возможностями движения в вертикальном направлении — вниз и вверх. Никаких тензодатчиков там не было. Там было механическое устройство — вот почему я всегда восторгаюсь руками этих экспериментаторов. Он получил, тем не менее, огромное усиление, увеличение амплитуды движения этой легкой пластины, на которой лежала бумажка, с возможностью графической записи на закопченной ленте. Раньше чернилами никогда не пользовались, потому что не было таких усилений, чтобы можно было привести в действие рычаг, держащий приспособление для чернильной записи — пипетку чернильную. Пользовались техникой писания по саже. Для этого бралась глянцевая бумага очень хорошего качества — с одной стороны глянцевая. Она слегка на сильно коптящем пламени затемнялась; «слегка» — потому что слой слишком густой тоже препятствовал письму; затем бралась соломинка; часто соломинка разрезалась вдоль, чтобы снять половину веса соломинки; затем устанавливался огромный рычаг — обыкновенно физиологи работали очень грубыми большими капсулами Моррея: это металлическая камера, затянутая сверху очень тонкой резиной, на которой укреплялось некоторое толкающее устройство, рычажок; на рычажок, обычно из легкого металла, насаживалась длинная соломинка — получался колоссальный рычаг. Пневматическая передача камеры, на которую оказывала давление пластина, передавала это давление таким образом в маленькую камеру, связанную с этим рычагом. Если движение — мечевидное, конечно, всегда — рычага прикасалось к глянцевой бумаге, слегка подкопченной, и бумага эта двигалась, то получалась мечевидная кривая. Понятно? Очень простая запись, правда, хитрая, потому что надо было не перекоптить, не перегреть бумагу, потому что иначе глянец терялся. Она делалась недостаточно скользкой, если можно так выразиться. Надо было очень точно, очень тонко отвести это пишущее острие соломинки, чтобы была тонкая линия. Надо было снять бумагу с установки, не стряхнув сажу с бумаги, потому что это была очень глянцевая бумага. Надо было опустить ее в ванну с щелочным лаком, сильно разведенным спиртом. Надо было дать подсохнуть, а потом вы протирали чем-то сверху эту глянцевую бумагу и получали запись, напоминающую фотографическую репродукцию на хорошей глянцевой бумаге.

Я немного увлекся, чтобы просто показать вам, что эти исследователи обыкновенно имели еще и золотые руки. Я сам прошел через эту школу примитивных записей и знаю, сколько внимания и, я бы сказал, любви к делу надо проявить, чтобы получить в той технике такого рода записи, тонкие микрозаписи. По существу, ведь так же писали отличные кардиограммы, великолепные плетизмограммы, то есть писали вообще массу вещей. Поменьше делали опытов, вероятно, — они занимали много времени, зато потщательней, может, всматривались в движение.

Итак, Дельшауэр сделал следующее. Перед испытуемым, которому дали в руки карандаш и который приготовился как бы писать (он ничего не должен был писать, ни в коем случае! — он не подозревал о том, что идет запись движений кончика его карандаша), перед его глазами разыгрывались какие-то события, например, качался маятник, и первый факт состоял в том, что качания маятника давали на кривой соответствующую волнообразную линию. Вам понятно? Затекание возбуждения. Невольное качание карандаша, тонко уловленное и многократно усиленное.

Это явление, так называемое «идеомоторное явление» (его так называли и в те времена и до этого), само по себе было хорошо исследовано и не представляло интереса с точки зрения нашего вопроса — внимания. Вы знаете, что это явление было описано в XIX веке. Интересно, что когда Рево д'Аллон говорил: «Внимательнее смотрите» (если речь шла о маятнике), «внимательно слушайте» (если речь шла о метрономе — такой был вариант, с слуховым восприятием тоже), размах кривой немедленно увеличивался.

А вот однажды в опытах в не очень хорошо изолированной лаборатории у Дельшауэра произошло следующее: где-то в соседнем помещении стали забивать гвозди; и что случилось? Запись исчезла — не потому, что не стала работать аппаратура, а почему? Прекратилась эта сенсомоторная связь. Она была отключена. Как мы выразили бы это на нашем повседневном языке? Внимание испытуемого отвлеклось от маятника. Возник новый вопрос — что такое? Что там делается? И тогда явление закончилось. Это, конечно, уже не относится к колебанию внимания. Это относится к отвлечению внимания.

То есть, значит, это выделение, эта избирательность может распространяться—я резюмирую — на некоторое количество объектов (7+2). Оно может поддерживаться некоторое время, а дальше, как показали опыты, спадать. Оно по отношению к своему протеканию дает фазы повышения и понижения, усиления и ослабления, другими словами. И наконец, оно может срываться, уходить, отвлекаться.

И возникли новые опыты, уже в наше время. Это опыты, которые я только укажу, чтобы не задерживаться чрезмерно на этом введении в проблему внимания, — это методика борьбы против отвлекающих факторов. Я вам расскажу принцип этой методики. Она выглядит в некоторых исследованиях очень смешно.

Испытуемому дается задание заниматься чем-то одним, то есть следить только за этим. А затем на него обрушивают систему посторонних раздражителей. Система раздражителей, которую я сейчас имею в виду, — она действительно довольно смешная. Это все что угодно — вспышка света, и звуки тромбона, и дробь барабана, и ругающиеся голоса. Задача испытуемого и, следовательно, задача эксперимента состоит в том, чтобы проследить, насколько можно удержать объект в поле сознательного восприятия, в поле внимания, вопреки отвлекающим обстоятельствам.

Вы уже наверно догадались, что эти опыты, эта сама методика, была подсказана практическими потребностями. Есть такие виды деятельности, где требуется вопреки всему не покидать взором (главное, не физическим взором), не ослаблять «бдительность» (теперь любят употреблять этот термин по отношению к данному кругу явлений) — вот о чем идет речь.

Но для этого надо испытать, как это можно и кто может, а кто не может. Может быть, даже отобрать операторов, которые могут бороться с отвлечениями, с отвлекающими воздействиями. Что ни происходи, а ты должен не выпускать из поля зрения, из поля внимания, известный ряд событий — и только это требование. Нельзя просто прекратить на некоторое время наблюдение. Может что-нибудь произойти. Нельзя перестать корректировать что-то, хотя и идут сильные отвлекающие факторы.

Я мог бы закончить на этом обозрение методических подходов к исследованию таинственных явлений внимания — видите, я их ведь даже не пробовал еще определить, я просто их описываю, — если б не еще одно обстоятельство. Возник еще один вопрос, опять подсказанный жизненными наблюдениями, житейской психологией, если можно так сказать.

Он, кстати, идет по всему фронту поставленных мною вопросов, или почти по всему фронту, за малым исключением. Ну, хорошо, если явление сосредоточения, явление внимания, поле внимания, или ограничено «поле сознания» количеством объектов, временем, деятельностью, подвержено затуханиям, новым усилениям, то как обстоит дело, если нужно решать две задачи одновременно? Наблюдать два рода объектов? Может быть, если взять, например, два рода разных модальностей — слуховую, допустим, и зрительную — может быть, там можно расширить наши представления? И уже закон магического числа не будет работать, если, скажем, говорить об объеме внимания?

Возникла довольно серьезная проблема, которая стала впоследствии именоваться «распределение внимания». В зрительном восприятии — на два объекта, в слуховом тоже — на два или множество объектов. А может быть распределение между слуховым восприятием и зрительным или тактильным и зрительным — то есть между разными модальностями восприятия.

Надо сказать, что и здесь, когда эти явления были осознаны исследователями-психологами, то опять-таки еще в XIX веке появились умные эксперименты, которые позволили проникнуть если не во все явление, то хоть очертить его так, чтобы его можно было количественно выразить, «подержать его в руках», показать. Тогда был построен огромный аппарат для того, чтобы показать это явление в аудитории, потому что оно очень эффектно и может вестись в массовом порядке. Для такого количества людей, которые могут оказаться на дистанции, достаточной для различения индикаторов этого прибора, и под углами, не очень далеко отходящими от осевой линии. Можно расположить их амфитеатром.

Это опыты с так называемой «компликацией», а самый прибор, давно забытый, в новых учебниках иногда вовсе не описываемый и не упоминаемый, назывался «компликационным аппаратом». Я, наверно, успею описать только эту установку и полученные результаты, а потом маленький проверочный опыт, который был проведен уже порядочное время тому назад мною самим. Тоже с компликационным аппаратом, только переустроенным.

Значит, аппарат этот заключался вот в чем: это был циферблат. Черный — так он мне помнится — с белыми делениями и с белой стрелкой, которая с помощью немудреного механизма двигалась в обычном направлении. В этом аппарате, за его передней доской, находилось очень простое устройство — электромагнит, на якоре которого была сооружена обыкновенная металлическая штучка, как на современных электрических звонках, которая способна была сделать один удар по чашке звонка. Значит, там не было прерывателя. Вам понятно? Одно замыкание — один удар. На одной оси со стрелкой был металлический диск. Он был разграфлен так же, как и часовой циферблат, в точности на соответствующие деления, так что экспериментатор сзади видел эти деления и делал следующее: он переставлял устройство по этому диску, устанавливая его на любое деление. Иначе говоря, происходило следующее: задавалась «звуковая точка», если можно так выразиться, то есть звуковой как бы щелчок, ну, можно было чашку звонка заменить каким-нибудь материалом, например, замотать эту чашку звонка изоляцией — мы это и делали иногда — получался щелчок, вот такой одномоментный, и у испытуемого была простая задача — сказать, на каком делении раздается звонок. Вам понятно? Кстати говоря, это задача, которая в практических измерениях возникает сплошь и рядом. Определить событие во времени. Когда совпадут одно событие и другое? Где стрелка, когда раздается звонок? Вот, собственно, простая задача.

Вот здесь-то и открылось интересное явление. Оказывается — то опережает стрелка, то опережает звонок. Ведь экспериментатор-то знает: объективное совпадение. Звонок объективно раздается в тот момент, когда стрелка не очень быстро двигается, с не очень большой скоростью; легко, кажется, можно решить эту задачку. Вот когда она движется, то оказывается: испытуемый всегда ошибается. Либо опережает, либо, наоборот, отстает, но одновременность события не схватывает. Объективную одновременность. Субъективно она всегда выступает со сдвигом — либо вперед, либо назад.

И вот что еще интересно. Если говорят одну инструкцию так: «На каком делении будет стрелка, когда будет звонок?», — а другую инструкцию говорят так: «Когда будет звонок, на каком делении будет стоять стрелка?» или еще проще: «Смотрите, но обращайте внимание прежде всего на звонок», или: «Смотрите, но обращайте прежде всего внимание на стрелку» (это эквивалентно), то в ответ на эти две инструкции у одних и тех же испытуемых происходит то опережение, то запаздывание, соответственно.

Получилось расхождение. Опять была продемонстрирована своеобразная невозможность соединения, то есть компликации, последовательность оказалась там, где мы ждали одновременность (или наивное сознание ждет одновременности). Первоначально старые авторы объясняли это тем, что здесь разномодальные раздражители: слуховой и зрительный (вы можете такое объяснение найти у Вундта в «Основах физиологической психологии»). Вариация, мною предложенная, состояла в том, что я сделал мономодальной ту же компликацию.

Это был диск большого диаметра — велосипедное колесо, с которого была снята шина, а шина эта была заменена металлической полоской (или из какого-то другого материала, я сейчас не помню), которая представляла собою деления, так же как и на циферблате, только в вертикальном направлении двигающиеся. А сбоку была приставлена неоновая лампочка. Раздражители какие были? Зрительные и зрительные. Вопрос изменялся и задавался так: «На каком делении вспыхивает неоновая лампочка?» Здесь вариаций было поменьше, а все равно то же самое — сдвиги шли. Я показывал это явление покойному Сергею Васильевичу Кравкову, Петру Алексеевичу Шевареву, который был великий специалист по этим делам, ныне тоже, к сожалению, покойный.

Мы посмотрели на это с некоторым удивлением — оказывается, и в одной модальности тоже не совпадает. Мерить-то мы уж хорошо тогда мерили время, но так это и осталось. Я просто не имел случая об этом специально писать, потому что это я сделал просто для себя, и не имел в виду развивать ни это исследование, ни это — мне казалось — теоретически пустоватое явление, которое не имеет особенной перспективы в своем развитии. Может быть, я ошибаюсь, но так или иначе — это прошло эпизодом. Французы называют: «Это были опыты, чтобы посмотреть». Есть такое лабораторное выражение у французских психологов-лабораторщиков.

Вот мы и пришли с вами к последнему вопросу, который я сегодня не успел затронуть, — к вопросу о распределении внимания. Я еще немножко вернусь на следующей лекции к этому вопросу, чтобы потом продолжить изложение. Сначала — феноменология внимания, а потом уже на этой основе — к анализу природы этих явлений, к попытке разобраться в ней.

Вот на этом и заканчиваю.

1 Миллер Дж. Магическое число семь, плюс или минус два. О некоторых пределах нашей способности перерабатывать информацию.//Инженерная психология/Под ред. Д.Ю.Панова, В.П.Зинченко. М., 1964. С.192-225.

Оглавление